Степана и Гераклида подкупить удалось. Правда, что такое казармы Леонида, куда мне сказали прийти, я не до конца понял. Зато понял, что, идя по дороге, упрусь в гостиницу для приезжих, где могу остановиться для написания рукописи в ожидании героев. После этого краткого инструктажа парочка окончательно ушуршала в кусты. Вместе с еще десятком спартанцев из только прибывшего подкрепления. Что я считаю несомненным успехом. Да, шокера у меня нет. Но поступать наглее и раскручивать спартанцев прямо здесь сулило проблемы побольше. Не для меня, а для того парня, который потом будет соскребать с дороги мои проткнутые копьем останки. Так что с чувством собственного достоинства я направился в город и ту самую гостиницу. Почему не следом за группой спартанцев?

Потому что это уже не разборки с неандертальцами и даже египтянами. Вместе с эволюцией курс человеческой жизни неумолимо падал. И что должностная инструкция, что здравый смысл в этом случае советовали взять перерыв и либо запросить экстренное перемещение, либо осесть, разведав обстановку. Перемещения, как вы помните, у меня закончились еще до гонки с быком. Так что пришлось выбрать второй вариант и плестись по дорожке дальше, размышляя, что пошло не так. Строго говоря, ничего – мне еще повезло отделаться легким испугом. Что за спасение жизни шокер мне не выдали – обычное дело. Спартанцы относились к своей жизни философски. Чего стоит история Аристодема, одного из легендарных трехсот спартанцев, пересказанная Геродотом.

К финальному сражению с персами он приболел, и царь Леонид отправил беднягу лечиться в ближайшую деревню. А когда всех перебили, Аристодем вернулся в Спарту. И если вы думаете, что ему там были рады как источнику бесценных знаний о тактике персов и последних минутах жизни царя, то вы наивны, как тот парень, что перешел по ссылке в интернете, обещающей увеличить размер его пальцев. Спартанцы нарекли Аристодема трусом, ведь другой больной спартанец, Еврит, плюнул на все, взял доспехи и погиб с царем. В финальной битве при Платеях, где персов греки окончательно победили, Аристодем проявил себя настоящим героем. Но и здесь награды ему не дали, так как спартанцы считали, что он просто шел на рожон, ибо искал смерти за грех предательства царя Леонида и трехсот спартанцев.

Такими вот твердолобыми были люди, у одного из которых мне предстоит изъять боевой шокер. Тому, что Гераклид с шокером умеет обращаться, удивляться даже не хотелось. Ведь речь о греках, которые в третьем веке изобрели измеряющий расстояние одометр, центральное отопление и чертовы огнеметы. А в первом веке до нашей эры Герон Александрийский построил настоящий торговый автомат, который на вброшенную монетку выдавал немного священной воды. Есть еще антикитерский механизм 205 года до нашей эры, который отслеживал движения небесных тел и предсказывал даты сорока двух астрономических событий. Когда в XX веке ученые начали его изучать, то со стыдом понял, что древнегреческий прибор точнее современных на тот момент астролябий. С такими вот людьми я очутился в одном времени. Только с поправкой на то, что спартанцы еще и помешаны на науке смертоубийства.

С гостиницей проблем не возникло. За временно арендованную (украденную) из разграбленного каравана монетку меня отвели в трехзвездочную (по одной звезде за квадратный метр) комнату, выдали чистую одежду (шерстяная безрукавка до колен) и даже накормили. Это вообще отдельная история. Своеобразный отель, где я сейчас и нахожусь, является пристанищем всех, кого по каким-то причинам занесло в Спарту и по каким-то причинам убивать на месте не стали. Ни один из работников гостиницы спартанцем не являлся, что было видно по отсутствию во взглядах надменности. Среди постояльцев встречались греки, говорящие на неопределенных диалектах люди и даже те, кто вызывал ассоциации с древними египтянами. По крайней мере, увидев зашедшего в юбочке и с голым торсом меня, сидящие вдалеке за столом начали махать руками. Собственно, поэтому одежду у миленького старичка я и попросил – заводить лишние знакомства конкретно сейчас не хотелось.

Осмотрев крошечную комнату, где можно тестировать людей на предмет клаустрофобии, я переоделся и вернулся в холл без особой цели. Конечно, любой уважающий себя человек при возможности поспать этим и должен заняться. Но за пятнадцать дней на корабле выспался я на пять часов вперед, да и на дворе все еще был вечер, а по моим биологическим часам и вовсе день. Задачей минимум, как и всегда, я поставил себе не умереть. А максимум – узнать, где же находятся казармы Леонида, в которых позже окажется мой старый друг Гераклид с шокером. Боялся ли я этой неизбежной встречи? Не стоит меня недооценивать, друзья. Чтобы бояться, мне достаточно меньшего, а от своей задачи я пребываю в легкой панике и сейчас.

Но вечером я решил устроить выходной, который внезапно превратил слова Гераклида об отдаче шокера только с указа царя Леонида из шутки в потенциально реальное событие. Началось с того, что, оглядывая посетителей за столами, я пытался найти кого-то грекоговорящего. Наречия других стран и регионов этой эпохи изучены так себе, и общаться на них я смогу лишь обрывочно. Достаточно миролюбивого вида старичок в белой тоге сидел в уголке в полном одиночестве, грустно перебирая ложкой в тарелке. Присоединившись и заказав то же самое, я быстро понял почему. Ведь шеф-повар этого заведения, как и по всей Спарте, готовил награжденное звездами Мишлен блюдо – легендарную черную похлебку спартанцев. По составу она напоминала содержимое тела того соседа, который в шесть часов утра решает просверлить 984 дырки в стене перфоратором. Кровь, свинина, уксус и нечеловеческая мерзость.

На вкус похлебка была похожа на корейский черный суп с кровью. Только свежевышедший из рта человека, которого только что вырвало. Есть даже легенда, что персидский царь, посетивший Грецию, после поедания похлебки сказал, что теперь понимает, почему спартанцы так легко идут на смерть. Смерть гораздо милее, чем такая еда. Не могу с ним не согласиться – после первой проглоченной ложки мысль о второй вызывает лишь неподдельный ужас. Так что скрасить травматичные впечатления пришлось беседой с дедушкой и грубым хлебом из полуобработанной муки, который мгновенно раскусил во мне пришельца, не поверив в легенду о философе из Афин. Ибо дедушка сам оказался афинянином, пришедшим в суровую Спарту по нужде.

Звали старичка Фома, и трудился он прорабом средней руки в Афинах. В контрактах отбоя нет – по словам Фомы, стройки кипят, а святилища, храмы и обычные дома растут как грибы. А вот найти рабочих в команду строителей тяжеловато. Рабов Фома использовать не любит, хоть их в Афинах предостаточно да и денег им платить много не надо. Дело не в высоких материях – трудятся рабы так себе, а сделанное из-под палки долго не простоит. А наказания за ошибки при постройке по кошельку ударят не хуже, чем вывески распродажи в обувном магазине по кошельку только получившей зарплату девушки. Афиняне за три-четыре драхмы в день работать хотят не очень. Большинство свободных идут или в гоплиты или в торговлю, где деньги вертятся получше. Вот и пришел Фома в Спарту в поисках рукастых ребят, которых, по его словам, найти здесь не так уж и сложно.

Не все спартанцы – воины до мозга костей. Устройство общества здесь вообще сложное. Те самые полноправные граждане, гомеи, лишь малая доля населения. Чуть большую часть составляют мофаки, получившие спартанское воспитание, но не обладающие правами, гипомейоны, у которых прав еще меньше, и периэки, отличавшиеся от рабов только мнимой свободой. Рабы тоже были. Называли их илотами, но полный комплект из бесправия, насмешек и вкалывания до седьмого пота ребята получали. Хоть илотам свободу иногда и выписывали, забрать их Фома, разумеется, не мог. Он искал неполноценных граждан, которые являлись рабочим классом и выращивали занятым войной спартанцам хлебушек. Само собой, желая по-тихому из этой самой Спарты срулить.