Князь Львов выбрал из стопки телеграмм о беспорядках самую тревожную и попросил Керенского отправиться в район беспорядков, «чтобы живым словом сбить волну анархических проявлений». Александр Федорович прямо с заседания, лишь забежав домой за необходимыми в дороге вещами, отправился на вокзал.

– Ты куда? Совсем не бываешь дома. Поел бы. На тебе лица нет. Осунулся. Саша, садись за стол, у меня готов обед, – пыталась остановить его Ольга, но тщетно.

– Приеду – поем, – на ходу бросил он ей.

– Когда вернешься? – крикнула она ему вдогонку, но в ответ услышала, как хлопнула входная дверь. Он как-то сказал жене, почему все меньше и меньше времени уделяет семье: «Понимаешь, Ольга, огромные пространства страны попали в руки совершенно неизвестных людей, а я министр юстиции. Кто, кроме меня, разберется с этим? Приходится метаться по стране. Еще слава богу, что большинство населения не подвергнуто влиянию смутьянов и демагогов». Александр Федорович прекрасно знал, кто стоит за ними – большевистские агитаторы, но не арестовывал их, еще надеясь выйти на контакт с большевиками, поскольку они тоже выступали за свержение самодержавия. Он чувствовал их незримое присутствие в Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов, который вмешивался в дела правительства и мешал его работе.

Большевистская пресса развернула злобную кампанию по дискредитации бывшего царя и его супруги, придумывая совершенно фантастическое и недостойное описание дворцовой жизни. На это первым отреагировал царь. 4 марта Николай II через генерала Алексеева отправил послание князю Львову с просьбой:

1) разрешить ему беспрепятственно проехать в Царское Село для воссоединения с заболевшими корью детьми,

2) гарантировать ему безопасность пребывания там до выздоровления детей,

3) гарантировать переезд в город Романов (Мурманск) для его семьи и свиты (с целью отплытия в Англию),

4) гарантировать возвращение после окончания войны для постоянного проживания в крымской Ливадии.

Последнюю просьбу князь Львов и другие члены правительства восприняли как наивную и невыполнимую. 7 марта на Керенского в Москве обрушился град вопросов от людей, не понимавших, почему царю разрешено свободно разъезжать по стране. Особенно возмущались этим члены Петроградского Совета рабочих и крестьянских депутатов. Они хотели заточить царя в Петропавловскую крепость и затем публично казнить как тирана. Александра Федоровича удивила их нетерпимость. «Романовы – все-таки история России, – объяснил он им, – сейчас царь в моих руках, под надзором Генерального прокурора. И я скажу вам, товарищи, что до сих пор русская революция проводилась с нашей стороны бескровно, и я не хочу, не позволю омрачить ее. Марателем русской революции я никогда не буду. В скором времени Николай II под моим личным наблюдением будет отвезен в гавань и на пароходе отправится в Англию».

6 и 7 марта Милюков встречался по этому вопросу с английским послом Бьюкененом, который 10 марта получил положительный ответ на него, позднее отмененный королевским двором.

События развивались с фантастической быстротой. 9 марта бывший царь, сопровождаемый четырьмя делегатами Думы, прибыл в Царское Село. На перроне Николая II встречали коменданты дворца и города, перевезшие его в Александровский дворец, где находились заболевшие жена и дети. В тот же день вечером в Царское Село явился представитель Исполнительного комитета Совета в сопровождении воинских подразделений, на бронеавтомобилях. Им оказался эсер Масловский, впоследствии ставший советским писателем С. Д. Мстиславским. Авантюра закончилась полным провалом. Расположенные в Царском Селе воинские части во главе с офицерами отказались передать царя Масловскому, пока тот не предъявит ордер за подписью генерала Корнилова, отвечавшего за безопасность царя перед правительством. Пытаясь выкрутиться из неудачного положения, Масловский заявил, что приехал лишь для проверки надежности охраны, однако в отчете Исполнительному комитету Совета записал, что царя «ему не передали».

Открытая попытка Совета противопоставить себя правительству послужила поводом для возникновения легенды о «двоевластии», придуманной большевиками, будто правительство делило власть с Советом. Попытка потерпела фиаско, потому что не была поддержана народом. Керенский оценил это событие так: «Мы почувствовали, что страна на нашей стороне и мы сможем преодолеть растущие тенденции к распаду дисциплины, к анархии».

До этого, 8 марта, Керенский встретился с одним из наиболее влиятельных членов Исполкома Советов Стекловым (Нахамкесом), ставшим главным редактором «Известий». Александр Федорович вспоминал: «Это был наглый, грубый человек. Он сказал, что Исполком в высшей степени недоволен моим заявлением в Москве о ближайшей отмене смертной казни. И это в то время, когда все образованные русские люди, включая эсеров и меньшевиков, всегда выступали против смертной казни». Керенский не стал вступать в полемику со Стекловым, пообещав доложить его мнение правительству. Декрет об отмене смертной казни был издан, а Совет решил в тот момент не протестовать против него. Наверное, наиболее демократичные члены Совета поддерживали декрет. К тому же они чувствовали безнадежность прямых посягательств на власть «буржуазного правительства». Руководство Совета предложило создать контактную комиссию с целью обмена информацией и установления связей между Советом и правительством. Керенский поддержал этот план, и по его предложению, зафиксированному в стенографическом отчете кабинета от 10 марта, в состав комиссии от правительства вошли: князь Львов, Терещенко (министр финансов) и Некрасов (министр путей сообщения). Совет представляли меньшевики: Чхеидзе, Скобелев, Стеклов и Суханов, эсер Филипповский. Позднее к ним присоединился один из лидеров социал-демократической партии во II Государственной думе, сосланный в 1907 году на каторгу и обретший ореол мученика, – Церетели, «человек одаренный, мужественный, вскоре ставший одним из лидеров „революционной демократии“ и признавший необходимость защищать войну», – характеристика Керенского.

Александр Федорович высоко ценил терпение и выдержку князя Львова на переговорах в контактной комиссии, что позволило избежать многих опасных конфликтов и заставило лидеров Совета лучше воспринимать политику правительства. Тем не менее в стране росла напряженность, которую можно было легко снять, проявив насилие, но правильнее и гуманнее было изменить состав правительства, чтобы он реально отражал расстановку сил в стране. Следовало включить в кабинет представителей социалистических партий, которые постепенно увеличивали свое влияние на массы. Лидеры Совета, всего пять дней назад писавшие приказ № 1, помогли Гучкову отменить его. Генерал Деникин со слов генерала Потапова записал: «Шестого марта вечером на квартиру Гучкова пришла делегация совдепа в составе Сопелова, Стеклова, Филипповского (лейтенанта), Скобелева, Гвоздева, солдата Падерина и Кудрявцева (инженера). Заседание было очень бурным… и закончилось соглашением, подписанным от совдепа – Скобелевым, от правительства – Гучковым. Соглашение аннулировало приказы № 1 и № 2 (приказ № 2 разъяснял, что приказ № 1 не устанавливал выборность офицеров, лишь разрешал комитетам возражать против назначения начальников)…» Временное правительство удерживало власть в стране и обратилось к народу: «Объединяйтесь все около Временного правительства, веря, что оно положит все силы на вашу защиту. В столице отдельные группы продолжают сеять раздор, связывая решения Временного правительства и препятствуя их проведению в жизнь… Не слушайтесь сеющих рознь. Много немецких шпионов, скрываясь под серой солдатской шинелью, мутят и волнуют вашу среду». Это был осторожный, но достаточно ясный намек на деятельность Совета, который, восприняв «критику», ответил воззванием, в котором подчеркивалось: «Мы будем стойко защищать нашу собственную свободу от всяких реакционных посягательств как внутри, так и извне. Русская революция не отступит перед штыками завоевателей и не позволит раздавить себя внешней военной силе». Несколько ранее Совет утверждал, что российская демократия будет «противодействовать захватнической политике своих господствующих классов… и призывает народы Европы к совместным решительным выступлениям в пользу мира». Пусть это заявление было расплывчатым и о мире там говорилось в туманном виде, но оно не понравилось ни правительству, ни послам союзных держав – Палеологу и Бьюкенену.