16 марта Милюков, как министр иностранных дел, послал телеграмму русским представителям за границей, в которой указывал, что русская революция имеет своей целью довести войну до окончательной победы. Но вдруг 23 марта в беседе с представителями газет сказал: «Если мы, русские, претендуем на обладание Константинополем и проливами, то этим ничуть не посягаем на национальные права Турции, и никто нам не вправе бросить упрек в захватных тенденциях. Обладание Царьградом всегда считалось исконной национальной задачей России». Это пояснение Милюкова было расценено Советами как «империалистическое» и вызвало возбуждение масс. 24 марта на заседании контактной комиссии была составлена декларация о целях войны: «Предоставляя воле народа в тесном единении с нашими союзниками окончательно решить все вопросы, связанные с мировой войной и ее окончанием, Временное правительство считает своим долгом заявить, что цель свободной России – не господство над другими народами, не насильственный захват чужих территорий, но утверждение прочного мира на основе самоопределения народов. Русский народ… не стремится к порабощению и угнетению кого-либо».

Керенский был расстроен позицией Милюкова, который продолжал нагнетать страсти вокруг целей войны. Взрыв негодования, вызванный его заявлением, подрывал доверие к правительству. Александр Федорович высоко ценил эрудицию и культуру Павла Николаевича, но ясно понимал, что его пребывание на посту министра иностранных дел создавало серьезную угрозу для единства нации. Его поведением тут же воспользовался недавно вернувшийся из Швейцарии Ленин, немедленно пославший своих агитаторов в армейские казармы. 4 апреля солдаты 4-го Финляндского гвардейского полка в полном вооружении направились к Мариинскому полку с красными знаменами и лозунгами, осуждающими, в частности, Милюкова и Гучкова. В те дни считалось, что демонстрация войск произошла спонтанно и если кто несет за все ответственность, то лишь некий фанатический пацифист лейтенант Линде, а Ленин и большевики к этому делу не имеют касательства. Через много лет, уже находясь в Америке, работая в Гуверовском институте с секретными германскими архивами, Керенский нашел документальные свидетельства о том, что демонстрация была спровоцирована Лениным. (Ф. Ф. Линде – ученый, математик, философ. Служил в Финляндском полку рядовым, был избран в Исполнительный комитет Петроградского Совета.)

В день демонстрации на улицы города вышли огромные толпы людей, выступившие в поддержку Временного правительства и заставившие «финляндцев» убраться в казармы. Вслед за этим Исполнительный комитет тут же отмежевался от «антиправительственной» демонстрации войск.

Керенский не сомневался, что народ не допустит насилия над правительством, но для полной стабилизации обстановки посоветовал ввести в него представителей социалистической партии, а Милюкову предложить пост министра просвещения. Милюков ушел в отставку. Неожиданно объявил о своей отставке Гучков, и после этого перестал существовать первый кабинет Временного правительства. Александр Федорович констатировал это с болью в сердце. Уходили люди, с которыми он провел лучшие дни своей жизни. Они впервые пошли по неизведанному, тернистому пути демократии в России – и сделали немало полезного для нее. И вот обстоятельства вынуждают их расстаться. Они еще соберутся вместе, перед роспуском правительства, чтобы составить политическое завещание, которое окажется пророческим: «Стихийное стремление осуществлять желания и домогательства отдельных групп и слоев, по мере перехода к менее сознательным и менее организованным слоям населения, грозит разрушить внутреннюю гражданскую спайку и дисциплину и создать благоприятную почву, с одной стороны, для насильственных актов, сеющих среди пострадавших озлобление и вражду к новому строю, а с другой стороны – для развития частных стремлений и интересов в ущерб общим и к уклонению от гражданского долга. Временное правительство считает необходимым прямо и открыто заявить, что такое положение вещей делает управление государством крайне затруднительным и в своем последнем развитии угрожает привести страну к внутреннему распаду и к поражению на фронте. Перед Россией встает страшный призрак междоусобной войны и анархии, ведущий к гибели свободы. Губит и скорбный путь народов, хорошо известный исторический путь, ведущий от свободы через междоусобицы и анархию к анархии и возврату деспотизма. Этот путь не должен быть путем русского народ».

Александр Федорович интуитивно ощущал, что с уходом первопроходцев что-то очень важное опустошает его душу, ослабляет страну. Первые недели все работали на одном дыхании, были настроены на одну политическую и нравственную волну, всех заботило будущее родины. Затем кое в ком взыграла принадлежность к своей партии, возникли разногласия, сперва едва заметные, потом значительные, кое у кого, а может и у всех, не хватило воли и сил продержаться вместе до того времени, когда поворот страны к прошлому в виде монархии или деспотизма одного класса, одной партии станет невозможен. Александр Федорович потом не раз перечитывал политическое завещание первого состава правительства, с годами удивлялся точности его предсказаний и каждый раз грустил, и было о чем. Текст завещания был опубликован в газетах 26 апреля 1917 года и более никогда не печатался…Шли годы, уходили из жизни люди, составлявшие этот уникальный исторический документ. Александр Федорович сохранил его и вернулся к нему в то время, когда уже можно было как следует осознать и проанализировать это поразительное провидчество.

Тогда, в 1917-м, Александр Федорович поделился своими раздумьями с Василием Максаковым, адвокатом, защищавшим Бейлиса, своим другом, не бросившим его до конца жизни. Василий понимал его всегда. Умный, честнейший и проницательный человек. Ольга… Он жалел ее, еще молодую, молящую Бога о том, чтобы их союз вернулся к былому, полному внимания друг к другу и любви. А он – ее супруг, занятый по горло проблемами революции, – удалялся от нее безвозвратно. Она считала, что его отнимает у семьи политика, в которую он ушел с головой и, как шутил Маклаков, «окунулся весь, от затылка до пяток». Пожалуй, Ольга была права… И Маклаков тоже… От него Александр Федорович узнал о приезде Ленина в Петроград.

– Мой земляк, – тяжело вздохнул он. Керенского уже давно мучило кризисное положение на фронте, в армии, разложение которой принимало все более опасный характер. Непререкаемый авторитет Думы стал уменьшаться вследствие ее отказа с первых дней революции от руководящей роли в этом общенациональном движении, и, как считал Керенский, большевики воспользовались ситуацией. Под личиной делегатов их агенты внедрялись в армию и флот. «Комиссарские мандаты» выдавались всем без исключения без какой-либо проверки. Немецкое правительство мечтало о разрыве стального кольца, которым Антанта окружила Германию. Расположение русских войск забрасывалось листовками с призывом к солдатам замириться с германскими братьями, с обещаниями прекратить боевые действия. В листовках сеялось недоверие к русским офицерам, а члены Временного правительства назывались не иначе как франко-английскими «наймитами», уставшие от войны солдаты, в основном из крестьянской молодежи, наспех обученные, политически незрелые, становились легкой добычей этой пропаганды. Немецкие солдаты стали выбираться из окопов, переползать к русским «товарищам» и брататься с ними. Позднее, в тридцатые годы, немецкий офицер Волленберг, бывший участником этих спектаклей, подробно рассказывал в Париже Керенскому о том, как воплощались в жизнь германские замыслы развала русского фронта. Именно в это время, 3 апреля, в Петроград прибыл Ленин, приезду которого Александр Федорович не придал особого значения, но вскоре понял, что цели его и германского руководства были едины – разрушение боевого духа России.