Его могли бы просто расстрелять, но следствие затянулось, и Николай попал в лагерь на десять лет. Он отсидел весь свой срок и, быть может, поэтому не был реабилитирован с другими в свое время. Да и вряд ли подпадал он под реабилитацию. Он мог разве только возбудить ходатайство о пересмотре дела, но раз и навсегда наотрез отказался от этого. Отбывая послелагерную ссылку, Николай устроился на работу в охотхозяйство, где его ценили как меткого стрелка, знающего к тому же тайгу как мало кто.

В Сибири Николая встретила московская журналистка Алла К. Она вышла за него замуж и, когда срок его ссылки закончился, подыскала Николаю работу в Московской области. Николая взяли егерем в привилегированный заказник, куда приезжала охотиться высшая московская знать. Молва о легендарном охотоведе и следопыте проникла даже на страницы некоторых шестидесятнических изданий, культивировавших романтику дальних дорог и мужественных аутсайдеров. Некоторые журналисты кокетничали даже полузапретными намеками на лагерное прошлое героя. В это время и нагнал ужас на подмосковную Мочаловку волк-людоед.

Он появлялся неизвестно откуда и неизвестно куда исчезал. Лес был от Мочаловки километрах в пяти-шести. Конечно, волку ничего не стоило пробежать такое расстояние, но никто никогда не встречал его на дороге, ведущей к лесу. Точно так же никто не видел волка днем, зато редкая ночь обходилась без очередной жертвы. Волк начинал рыскать уже в сумерках. Он был огромный, серый, но шерсть его странно фосфоресцировала. Он резко отличался от многочисленных бродячих собак, от которых Мочаловка страдала со времен войны. Это тоже были не простые дворняги. Про них говорили, что это волкопсы, помесь домашней собаки с лесным волком. Настоящие дикие звери, они в то же время нисколько не боятся человека, нападают на кур, на козлят и даже на маленьких детей. Они кусаются ни с того ни с сего, а собравшись в стаю, могут сбить одинокого прохожего с ног и даже растерзать его, если никто не придет к нему на помощь. Таких собак в Мочаловке периодически отстреливали, что вызывало протесты сентиментальных зверолюбов, подражающих своим подопечным в яростных нападках на засилие человека в природе.

У мочаловского волка тоже нашлись тайные почитатели и защитники, как бы пытавшиеся задобрить его разговорами вполголоса о том, что нет худа без добра и с появлением волка-людоеда в поселке сократилось, например, число ночных краж. Волк, мол, нападает только на тех, кому на улице делать нечего, и дает острастку, например, хулиганам-подросткам. Волк, действительно, предпочитал подростков и молодых людей обоего пола. Ходил слух, будто в особую ярость его приводят мини-юбки. Но волк не просто давал острастку. Он ел своих жертв. Не было случая, чтобы он кого-нибудь загрыз и не полакомился, начиная с лица, так что искалеченные останки приходилось хоронить в закрытых гробах. Власти не могли закрывать глаза на волчьи бесчинства, весьма схожие с террором.

Тут вспомнили, что жена легендарного охотника Николая Крючникова проживает в Мочаловке, и муж нередко наезжает в поселок. Его попросили ликвидировать зверя и даже выдали ему казенное ружье из тех, которые предназначались для отстрела бродячих собак. До сих пор в ночное чудовище время от времени стреляли из охотничьих ружей, но никто не мог похвастаться попаданием. Николаю Крючникову посчастливилось ненамного больше, если глагол «посчастливилось» вообще уместен здесь. Видели кровавые следы на асфальте после выстрела, но кто его знает, чьи это были следы: на следы волка до сих пор не обращали внимания, да и бегал он все больше по асфальту. Так или иначе волк все равно скрылся, а раненым оказался генерал в отставке Степан Герасимович Кравцов. Он заявил, что доплелся до дому кое-как, а стрелял в него Николай Крючников. Николай уже сидел в следственном изоляторе, когда генерал скончался. Пулю извлекли только после его смерти. Баллистическая экспертиза незамедлительно подтвердила: то была пуля от казенного ружья, выданного Николаю Крючникову Генерала Кравцова, ветерана Гражданской и Отечественной войн, хорошо знали в Мочаловке. Он то и дело выступал в школах, на слетах, на конференциях. При этом далеко не все знали, что служил он в СМЕРШе. Дело арестованного Крючникова попало именно в его руки. Кравцов обвинил Крючникова в том, что он намеревался создать в тылу Советской Армии диверсионную сеть из немецких военнослужащих, специально для этого сдававшихся в плен. Военнопленные должны были совершать террористические акты, а со временем перейти к ведению настоящей партизанской войны в советском тылу. Кравцов утверждал, что операция, запланированная немецкой разведкой, называется «werwolf» или по-русски «оборотень». Интересно, что подобная операция, действительно, проводилась в конце войны, правда, не на советской, а на германской территории, оккупированной советскими войсками. Остается только гадать, каким образом кравцовские измышления совпали с реальными действиями немецких властей, когда терять им, собственно, было уже нечего. Так или иначе Кравцов подводил Крючникова под расстрел. Трибунал не вынес Крючникову смертного приговора только в силу случайного стечения обстоятельств. На кравцовском допросе Крючников получил травму позвоночника. Эта неожиданность почему-то нарушила отлаженную работу следственно-судебной машины и привела к тому, что Крючникову дали десять лет лагерей.

Кравцов приехал на охоту вместе с другими знатными гостями и сразу узнал Крючникова. На другой день Кравцов написал на него подробнейший донос, повторив прежние обвинения в подготовке операции «Оборотень» и добавив также, что Крючников переходил во время войны на сторону противника, участвовал в расстрелах мирного населения и наверняка затаил ненависть к социалистическому строю. Пока компетентные органы изучали донос Кравцова, разыгралась история с выстрелом в таинственного волка и загадочным убийством ветерана. Следствие пришло к выводу, что егерь свел счеты со своим давним обвинителем. Отягчающим вину обстоятельством послужило и то, что волк-людоед продолжал свирепствовать на мочаловских улицах, и непохоже было на то, что пуля хотя бы задела его. Речь заходила об исключительной мере наказания, но суд приговорил Крючникова к пятнадцати годам.

Алла, жена Крючникова, не успокаивалась все пятнадцать лет, добиваясь пересмотра дела. Она-то и дала мне ксерокопию анонимного исследования, основные положения которого я попытаюсь вкратце пересказать.

Автор доказывает, что известный афоризм «Homo homini lupus est», восходящий к Плавту и подхваченный Томасом Гоббсом, понимался отнюдь не в переносном смысле. Выкармливая Ромула и Рема, волчица знала, кто такие будущие основатели Рима. Волки вообще вряд ли ошибаются относительно человеческих детенышей, которых они выкармливают. В исландской саге упоминается некто Квельдульф, что значит «вечерний волк». Про него говорили, будто он оборачивается волком, когда вечереет. Король Норвегии, глядя на его сына, заметил, что у этого лысого великана волчьи мысли. О знаменитом провансальском трубадуре Пьере Видале рассказывают: он был влюблен в красавицу со странным именем «Loba» (волчица), надевал волчью шкуру, чтобы понравиться ей, и за эту волчью шкуру был побит пастухами. Едва ли пастухи стали бы бить человека только за то, что он надевал волчью шкуру. Еще труднее предположить, будто пастухи не отличили человека в волчьей шкуре от настоящего волка. Ключ к подобным легендам, если это только легенды, дает некто Жан Боен, приор братьев-проповедников в Полиньи. В декабре 1521 года ему исповедались два пастуха. Одного звали Пьер Бурго, другого Мишель Верден. Оба они предались дьяволу с условием, что тот будет оберегать их стада. На шабаше в Шато-Шалоне при слабом свете зеленых свеч дьявол дал им некую магическую мазь, и когда они натерлись ею, то превратились в волков. Оборачиваясь волками, они вели себя сообразно волчьей природе: растерзали двух малолетних детей, трех юных девиц, старуху, собиравшую горох, и одну козу (см. Roland. Loup-garous et vampires. Paris, 1970). Исповедались они и в том, что заводили любовные игры с волчицами, испытывая при этом не меньшее наслаждение, чем в объятиях собственных жен. Спрашивается, не была ли возлюбленная Пьера Видаля настоящей волчицей и не оборачивался ли он волком, чтобы вкусить ее любви?