Верстеег посмотрел на меня мутными, лишенными разума глазами, как если бы был не человеком, а свежевыкопанной мандрагорой. Как оказалось, свой ум, любезность и хорошее воспитание он черпал у Гисберта Тиссена, но, очутившись в банке, тотчас все это утратил. Гисберт Тиссен облегченно вздохнул во сне и переложил голову с левой щеки на правую.

Тем временем Рождество подступило совсем близко, и в домах уже начало пахнуть пирогами, а Ян Масс украсил свою таверну ветками и лентами и подавал к разогретому яблочному вину моченые яблоки. За всеми этими заботами я упустил из виду Гисберта Тиссена и его пациента, а между тем Гисберту было не до праздника.

Когда он проснулся после проделанной мною медицинской процедуры – а случилось это наутро, – то обнаружил себя в полном одиночестве. Я уже покинул его дом. На столе в банке сидел, скорчившись, обнаженный мужчина с ягодой в руке, рядом же лежала записка (от меня): «Ни в коем случае не вынимайте пробку!»

Оценив справедливость этого предупреждения, Гисберт Тиссен набросил на банку полотенце, затем призвал служанку, потребовал умываться и чистую одежду, после чего – немедля завтрак, а завершив все эти необходимые действия, вытащил из сундука несколько книг и принялся их читать. Эти книги содержали много интересного и полезного, а на полях рукой самого Гисберта, еще в его бытность студентом, были сделаны пометки: «Полная чушь!», «Разбавлять в два раза», «В сочетании с ромашковой примочкой»- и так далее. Перечитав все три своих основных книги и перелистав еще пять дополнительных, Гисберт нашел способ лечения нескольких болезней, которыми определенно страдал Фритт Верстеег, но оставался нерешенным главный вопрос: как добраться до самого пациента, если пробку из банки вынимать не рекомендуется? И как пациента прикажете в таких условиях кормить?

В конце концов Гисберт изготовил жидкую еду и с помощью тонкой трубочки ввел ее через пробку прямо в банку. Фритт Верстеег быстро понял, что происходит, схватил обеими руками трубочку и присосался к ней, как младенец к материнской груди. Таким же образом Гисберт ввел ему и лекарство, исполнив свой врачебный долг. Однако дальнейшее владение человеком, сидящим внутри банки, показалось Гисберту обременительным.

Поэтому он задумался над тем, как бы ему избавиться от Фритта Верстеега и его ярко-алой ягоды, которая выглядела все более и более наглой, плотоядной и развратной.

Обдумав все хорошенько, Гисберт Тиссен решил отправить мужчину в банке в небеса – тем же путем, каким улетела Аалт ван дер Вин. Для этого он в полночь вышел из дома и, таясь, пробрался на площадь перед собором Святого Иоанна. Там он подбросил банку вверх и прошептал в виде напутствия:

– Лети!

Банка поднялась в воздух ровно на ту высоту, на какую у Гисберта хватило сил ее подбросить, после чего устремилась прямехонько на мостовую. Она бы разбилась, выпустив на волю вместилище всех болезней, если бы Гисберт, совершив немыслимый прыжок, не ухитрился ее поймать.

Еще дважды он пытался запустить Фритта Верстеега в воздух, но с одинаковым результатом: банка поднималась вверх и тотчас падала.

Тут-то Гисберт Тиссен и понял наконец, что Аалт ван дер Вин любила Петера Схейве истинной любовью и что именно эта любовь и позволила им улететь. Иначе эти любовники бы тоже рухнули на мостовую в стеклянной сфере, и Аалт поранила бы свои нежные ручки, а негодяя Петера Схейве осколки изрезали бы насмерть. Однако ничего подобного не произошло.

Что касается Фритта Верстеега и Мааф Аартс, то оба они оказались безмозглыми и бессердечными и обладали лишь зачатками человеческих чувств; душой же, устремленной к небесам, не обладали вовсе, поэтому и улететь не могли.

И, следовательно, Гисберт Тиссен мог либо закопать их где-нибудь на перекрестке дорог, либо отнести в свою лабораторию и заботиться о них до конца дней, скрывая к тому же их существование от всех, включая служанку. Что, в свою очередь, освобождало его от обязанности жениться, ибо жена непременно добралась бы до лаборатории и увидела бы там все это.

Так вот и вышло, что Фритт Верстеег и Мааф Аартс в стеклянной банке поселились в доме главы медицинской гильдии. Постепенно глава привык к ним, и ему даже нравилось о них заботиться. Пробку он давно вынул – у его постояльцев не хватало ума выбраться из банки, не говоря уж о том, чтобы сбежать. Когда наставало время уборки, Гисберт вытаскивал из банки вместилище всех болезней вместе с ягодой и сажал его в таз. Затем отмывал банку и самого Фритта Верстеега. Ягода обычно хихикала и уклонялась от купания, но и ей перепадала своя порция чистой воды. После этого они возвращались обратно и там с облегчением сворачивались клубочком.

Временами Гисберт Тиссен изучал действие лекарственных препаратов, изгоняя из маленького тела Фритта Верстеега очередную хворь. И иногда ему это удавалось, а иногда нет, но глава медицинской гильдии никогда не отступал от своей цели.

Часть четвертая

«Стог сена»

Из записок Сарториуса, основателя братства Небесного Иерусалима Святого Иоанна Разбойного

Всякая плоть есть трава

Вот как все началось.

Гунтельм Лохнер – он был крестьянин.

Но не бедный какой-нибудь крестьянин из захудалой деревеньки, а очень даже зажиточный, и жена у него была толстенькая, как откормленная свинка, и столь же благочестивая, и сынки с их женками, и дочки с их муженьками – все были как на подбор, работящие и сытенькие, поэтому глаз Господа отдыхал на них, но никогда подолгу не задерживался: им и помощь-то ни от кого не была нужна, они сами прекрасно справлялись со всеми трудностями и недугами земной жизни.

И вот как-то раз накосил Гунтельм травы и высушил ее под солнышком. Солнышко светило на эту траву совершенно бесплатно и высушило ее до состояния душистого сена тоже вполне бескорыстно, уж такое это солнышко, добрая душа, да и Господь молодец – постарался такое создать.

Вот прибыл Гунтельм на свое поле со своими сынками, их женками, с дочками и их муженьками, только жена его, толстенькая и гладенькая, дома оставалась, обед варила.

Навалились все дружно на работу, собрали сено в огромный стог и повезли его по большой дороге, к своей усадьбе, для своих коровушек.

Едут-едут, сверху Гунтельм сидит, сбоку весь его приплод шагает, у женщин в руках