– Надо срочно госпитализировать. Быстро берите носилки, – повернулся врач к бригаде.

– Не надо носилки, я сам дойду, – слабо запротестовал Семен Григорьевич.

Лёлю с утра отвести в сад не успели, и она крутилась под ногами у взрослых. Напуганные лица матери и бабушки, посторонние мужчины в белых халатах и сильный запах лекарств пугали ее до замирания сердца. Она чувствовала, что надвигается что-то страшное, пыталась заглянуть в комнату и узнать, в чем дело. Елизавета Львовна не пустила ее.

– Дедушка умирает? – спросила девочка и разрыдалась. – Я не хочу, чтобы дедушка умер.

– Ну что ты, донюшка! – Елизавета Львовна с отчаянием оглянулась на мужа и Женю, но Семен Григорьевич лежал с закрытыми глазами, а Женя, кажется, даже не слышала, что сказала дочь, она не отрываясь смотрела на отца. – Успокойся, рыбонька. Пойдем, я тебя умою. – Елизавета Львовна взяла внучку за руку и отвела на кухню. – Дедушке просто плохо с сердцем. Ты же знаешь, что у дедушки больное сердце. Его отвезут в больницу и полечат, а потом он вернется домой здоровым. На-ка, выпей компота.

– Мама, ты давай, отведи ее в сад, а потом приезжай в больницу на такси. А я поеду с папой, – сказала Женя, на ходу надевая дубленку.

Папу уже уложили на носилки, и санитары выносили его из квартиры. Елизавета Львовна и Женя побежали за ними следом.

– Сема, держись. Я скоро приеду, – прокричала мама. – Женя, сапоги, сапоги надень, ты же в тапочках.

В машину «неотложки» Женю не взяли, она поймала такси и велела водителю ехать следом.

Семена Григорьевича положили в реанимацию, сказали, что состояние тяжелое, но стабильное. Ему дали морфий, он заснул. Назавтра, как Женя ни старалась отговориться, ее вызвали на работу. В тот день Корсакова в институте не было, но на следующий день она сумела с ним поговорить. Олег Владимирович сразу же договорился с заведующей реанимацией их института Тумановой, что после работы она поедет с Женей в больницу для персональных пенсионеров осмотреть папу. Вечером у Тумановой было научное совещание, и она не смогла приехать. В результате, когда Женя привезла ее в больницу, с момента госпитализации прошло три дня. К этому времени Семена Григорьевича уже перевели из реанимации в обычную палату. После осмотра он немного взбодрился – Туманова была спокойна, не пугала и дала хороший прогноз.

– Может быть, стоит перевести его к нам? – спросила Женя.

– Перевести его к нам пока нельзя. У нас институт сердечно-сосудистой хирургии, а ему не нужна операция.

Женя с улыбкой обернулась к отцу:

– Видишь, папа, ничего страшного. А ведь это говорит заведующая реанимацией лучшего сердечного института страны.

Вошла сестра сделать папе инъекцию. Пока она перевязывала руку жгутом и наполняла шприц, Женя спросила, что она ему колет. Сестра ответила что-то неразборчивое и нагнулась над веной.

– А инсулин, вы инсулин ему колете? Он же диабетик.

Сестра кивнула утвердительно.

– Что она сказала, диуретик? – спросила Женя, когда сестра вышла из палаты. – Знаешь, па, я пойду посмотрю, что они тебе назначили. Надо проверить все-таки инсулин. Сейчас, после визита Тумановой, они ко мне уважительнее будут относиться.

Женя поднялась со стула, но Семен Григорьевич взял ее за руку.

– Побудь со мной еще.

– Я на минутку, только карту твою посмотреть.

– Не бросайте меня. Вы меня бросили. – Отец отвернулся от нее и посмотрел в мутное окно.

– Папа, ну что ты! Мы не бросили. Мы все время, пока разрешают навещать, приходим к тебе. – Женя села к нему на кровать, прижалась лицом к плечу. – Ты же знаешь, здесь есть приемные часы. Утром мама приходит, а вечером она на работе. А мне надо еще успеть Лёлю из сада забрать, потом я куда-то ее пристраиваю, то к подругам, то к соседям, и сразу к тебе лечу. И Сева, как назло, на леднике этом. Не позвонишь ему, не напишешь.

– Я, кажется, забыл тебе рассказать, что Миша, его руководитель экспедиции, – это сын моей сотрудницы, Пастуховой Надежды Ивановны, нашего главного бухгалтера, помнишь ее?

– Да ты что? – улыбнулась Женя. – Я знаю, мир тесен, но чтобы вот так, куда ни приди, везде знакомые? Даже на Эльбрусе.

– Я помнил, что у нее сын – географ, ездит в экспедиции, и сказал как-то, что мой зять сейчас на леднике на Кавказе. Так и выяснилось, что они вместе там. Я видел пару раз ее Мишу – серьезный, положительный, крепкий. Думаю, он присмотрит там за Севой.

– За Севой, папа, особо не присмотришь, он не такой человек, ты же знаешь. Он делает, что считает правильным для себя, и пока это совпадает с мнениями и пожеланиями других, то отлично. А если перестает совпадать, то это их проблема, он все равно сделает по-своему.

– Женечка, ты послушай. – Папа слабыми руками взял Женю за лицо, посмотрел ей в глаза. – Ты самое дорогое, что у меня есть. И я волнуюсь, что с тобой будет, когда…

– Папа, не говори, не говори ничего! – Женя зажмурилась и замотала головой. – Все будет хорошо.

– …когда меня не станет. Сева ненадежный человек, но, может быть, жизнь в экстремальных условиях, тяжелая и полезная работа, которую он делает, закалят его. Я надеюсь, я хочу, чтобы он наконец повзрослел, понял, что он – муж и отец. Что он – мужчина. На нем ответственность.

На следующий день Корсаков вызвал Женю к себе. Она почти бегом вбежала на четвертый этаж, заранее подготавливая слова благодарности.

– Олег Владимирович, спасибо огромное вам за консультацию… – начала было Женя с порога, но Корсаков сразу остановил ее, мол, благодарности не требуется, это само собой разумеется, помочь своему человеку. Лицо его помрачнело.

– Ты сядь, – сказал он Жене. – Понимаешь, ситуация серьезная.

– А что у него, инфаркт? Они не говорят, что это инфаркт. – Женя испуганно схватилась за спинку стула, так и не присев.

– Инфаркт иногда бывает легче, чем его состояние с сердцем. Они запустили сахар, вот в чем беда. Сердечная недостаточность на фоне такого сахара – это опасно.

– Как же такое может быть? Наверное, они первые два дня не кололи ему инсулин? Я вчера сестру спросила, что с инсулином, и не поняла, что они ему дают.

– Может быть, они и не виноваты. Может быть, как раз то, что так поднялся сахар, и запустило ухудшение состояния с сердцем.

Женя отпросилась с работы, и они с мамой поехали в больницу. Лёля была в саду, мама днем не работала, они могли пойти вместе, первый раз за все время.

Папа, бледный, с ввалившимися щеками, обросшими седой щетиной, и ввалившимися глазами, увидев их, обрадовался так, что у него даже слезы навернулись на глаза. Его только что перевели из большой восьмиместной палаты в маленький бокс на двоих. Соседняя кровать стояла пустая, и он был один в палате.

– Как король, – слабо улыбнулся он.