У них были двойные, усиленные направляющие, трехобмоточные соленоиды и жуткие ряды радиаторных пластин, похожих на зубья пилы. Пушки можно было дополнительно охлаждать водой из корабельных запасов. Из каждой можно было стрелять разными способами: вручную – находясь вне корпуса, изнутри – в полуавтоматическом или полностью автоматическом режиме, по усмотрению капитана. Орудия были подключены к дублирующим друг друга прицельным консолям, одна из которых была установлена в главной рубке управления, а другая – в каюте капитана.

Этот последний элемент теперь находился под контролем Паладина, и именно ему предстояло дать залп по преследующему кораблю, как только мы обогнем поглотитель. Только Паладин сумел бы произвести необходимые расчеты и прицелиться достаточно быстро.

Но сперва надо было убедиться, что мы можем положиться на гаусс-пушки.

– Пока не повернем, они не увидят наши фланги, – сказал Паладин. – Следовательно, короткий пробный залп имеет очень малую вероятность обнаружения, и я совершенно точно не позволю пушкам нагреться.

По общему согласию корабли всегда стреляли в противоположную сторону от Старого Солнца в ходе учебных боев, чтобы шальные снаряды не добрались до тех орбит Собрания, где они могли бы поразить мир или судно. Мы соблюли этот обычай, прицелившись в пустую точку в небе и проверив батареи одиночными выстрелами и залпами.

Прошло уже несколько месяцев с пробных выстрелов по корпусу корабля Труско, и поэтому, хоть мы и приготовились, яростный грохот орудий застал нас врасплох, словно во время первой битвы. Сперва раздалась серия резких звуков, которые в ритмичной последовательности бежали от носа к корме, как будто какой-то великан бил по обшивке гигантским молотком, и каждый такой звук порождал рывок непоглощенной отдачи, заставляющей весь корабль вздрагивать. Дзынь, дзынь, дзынь, дзынь. Пушка за пушкой, до последнего выстрела.

Затем последовал рев бортового залпа – теперь корабль уже не вздрогнул, а затрясся так, что, казалось, вот-вот сорвутся все пластины обшивки.

– Еще раз, – нетерпеливо сказала Фура, и светлячок вспыхнул, показав, как сильно она жаждет мести.

Паладин дал бортовой залп, потом еще один. Закончив гаусс-пушками левого борта, мы повторили упражнения с батареями правого, а также с дорсальными и вентральными орудиями, просто на случай, если понадобится дополнительный огонь. Затем вернулись к орудиям левого борта и вели огонь, пока Паладин не сказал, что им нужно остыть. Пришло время перезарядить зарядные каморы, что можно было сделать только изнутри корабля, и мы все в этом поучаствовали, даже Фура.

– Пойду успокою Страмбли – скажу ей, что это не конец света, – заявила Сурт, вытаскивая из ушей ватные беруши, и я пожалела, что сама не додумалась до такой меры предосторожности.

– Мы еще не закончили, – сказала Фура.

– Паладин говорит, батареи отработали свое по плану, – ответила я.

– Не сомневаюсь, однако мы стреляли в пустоту, а мне хотелось бы проверить точность прицеливания. У меня есть идея, сестра. Пора наконец использовать ее последнее тело с толком. Я никогда не считала, что она заслуживает достойных похорон, но лучше, чем эти, уже не придумаешь.

Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что Фура имела в виду.

Боса оставила на этом корабле двадцать четыре своих тела, включая то, в котором она находилась в момент своей смерти и которое принадлежало Иллирии Ракамор, прежде чем ее захватили в плен и обратили. Мы держали это последнее тело живым достаточно долго, чтобы Боса выдала некоторые свои секреты – большей частью издеваясь над нами. Не думаю, что она сказала хоть что-то против воли, даже в самом конце, – но мы не спешили избавиться ни от этого тела, ни от двадцати трех, которые обнаружили плавающими в стеклянных резервуарах с консервирующей жидкостью. Они были мертвы, но то ли некая привязанность, то ли тщеславие не позволили Босе выбросить их за борт.

Тела нам пригодились. Не буду подробно рассказывать, что Фура с ними сделала, достаточно сказать, что без них – включая последнее – она не сумела бы завершить «Истинное и точное свидетельство». Двадцать три трупа мы выбросили в космос, а заодно и резервуары, даже пустые, которые Боса держала для будущих тел; я могла бы в конечном итоге занять свое место в этой «родословной». Но двадцать четвертое воплощение Босы Сеннен все еще находилось на борту, и теперь я поняла намерение Фуры.

– Мы говорили о том, чтобы вернуть его родственникам Ракамор, – сказала я. – На ее родной мир. Мы согласились, что обязаны ей хотя бы этим.

– Мы не посягаем на память об Иллирии Ракамор. Она умерла где-то в комнате доброты, стараниями Босы. Примерно тогда же это тело перестало ей принадлежать.

Не знаю, позволила ли я убедить себя, что этот образ действий – необходимый либо достойный. Но иногда с Фурой было проще согласиться, и это, похоже, был как раз такой случай.

Пока все ждали, когда остынут пушки, мы с сестрой отправились в корму, в комнату, где хранился последний стеклянный резервуар с останками Босы Сеннен, имеющими следы тяжелых ран и увечий. Эта женщина когда-то была любимой дочерью Пола Ракамора. Морща носы от вони «маринада», мы вытащили серо-зеленый труп из емкости и перенесли в ближайший шлюз.

– Я бы пожелала тебе спокойной вечности, – сказала Фура, взяв голову покойницы в ладони и повернув невидящее лицо к собственному, – если бы не была уверена, что ты вернешься упырем. Твоя минута славы миновала, Боса. У тебя были корабль и команда, ты оставила след. Но теперь наша очередь. Я забрала то, что было твоим, я уничтожила тебя, и через век или два нас обеих забудут. Разве это не мило? – Она наклонилась и поцеловала Босу в лоб. – А теперь убирайся к чертям с моего корабля.

Мы заперли дверь и наполнили шлюз дыхалью, чтобы она вырвалась наружу, когда откроется внешний люк. Это было транжирство, но у нас имелись достаточные запасы дыхали, да к тому же полным-полно светового плюща, чтобы поддерживать ее свежесть.

Потом мы вернулись в рубку, и Фура велела Паладину открыть шлюз. Раздался хлопок – с пушками не сравнить, но мы все равно его почувствовали.

– Пусть удалится на одну лигу, – сказала Фура. – Потом целься. Мы будем наблюдать из левого камбузного иллюминатора.

* * *

Не зная, как устроен разум моей сестры, я не могу сказать наверняка, чего она ожидала от этого момента. Возможно, думала, что команда будет ликовать; что последняя расправа над Босой Сеннен – полное уничтожение смертных останков – будет актом, который безоговорочно закрепит за Фурой роль нашего естественного лидера. Ведь это именно она покончила с властью Босы. Разве можно придумать лучшую церемонию ее собственной коронации? Но когда пушки превратили Босу в серое облако, в туманность из пепла и пыли, чья сердцевина темнела по мере того, как она рассеивалась, реакция была, как мне показалось, на порядок слабее, чем хотелось Фуре. Раздались аплодисменты и одобрительные возгласы, но они были сдержанными, и команда отвернулась от иллюминатора с неподобающей поспешностью, словно выполнен некий необходимый ритуал, но никто не желал тратить на осмысление этого ритуала больше времени, чем ушло на его совершение. Мы чувствовали себя злобными очевидцами казни через повешение, свидетелями правосудия, которое мы самим фактом созерцания принижали.