Процедуры медицинского переосвидетельствования и контроля за соблюдением гражданского долга в Германии не казались мне безупречными. Постоянно поступали жалобы на случаи уклонения от воинской службы, причем самыми изощренными способами. Я предложил военному министерству действовать более решительно, этого требовала элементарная справедливость. Но у меня не было ощущения, что дело налаживается в той мере, как мне хотелось бы надеяться.

Уже в сентябре 1916 г. рейхсканцлер получил первые предложения ОКХ, касающиеся тотальной мобилизации. Главное командование считало, что во время войны жизнь каждого гражданина принадлежит государству, что все немцы от 16 до 60 лет являются поэтому военнообязанными и что воинская повинность распространяется – пусть с определенными оговорками – и на женщин. Выполнять обязанность или долг можно как в вооруженных силах, так и на производстве в родном краю, и эта обязанность распространяется не только на наемных работников в обычном значении этих слов, хотя затрагивает главным образом их.

Введение трудовой повинности в качестве военной обязанности, позволявшей каждому гражданину Германии в это время суровых испытаний поставить себя на службу государству, имело огромное нравственное значение и вполне соответствовало давним германским традициям. Оно также давало правительству возможность регулировать уровень оплаты труда работников. Вопиющей несправедливостью этой войны, остро воспринимавшейся солдатами на фронте, являлся тот очевидный факт, что они, сидящие в окопах и ежедневно рискующие своей жизнью, находились в худшем положении, чем какой-нибудь рабочий, живущий в относительной безопасности и в достатке.

Денежное содержание солдат действующей армии следовало повысить, а расценки производственных работников существенно умерить. Это, естественно, привело бы и к снижению доходов военной экономики. Я хорошо понимал всю сложность возникающих в этой связи проблем, но надеялся, что наше правительство сумеет их благополучно разрешить и найдет разумный компромисс. Ограничиться одним введением всеобщей воинской обязанности и трудовой повинности было мало, требовалось правильно использовать мобилизованные рабочие руки на благо государства. Я прекрасно представлял себе, какое это будет означать вмешательство в административную, экономическую и частную жизнь общества. Разделить ответственность должен был и рейхстаг, а с ним и весь народ. 30 октября 1916 г. рейхстагу предстояло рассмотреть упомянутые выше предложения. Я надеялся, что правительство сможет достойно отстоять идею всеобщей воинской обязанности и побудить население задуматься над тем, чем оно еще может помочь отечеству в трудный час.

Правительство не пошло по этому пути. В тот период я еще бесконечно верил в немецкий народ и в немецкий рабочий класс. Война шла за будущее всех нас; это должны были осознать и рабочие, которые, понимая – так думал я – грозящую им и отечеству опасность и находясь с ОКХ, так сказать, в одной лодке, будут стараться на производстве сильнее прежнего. Немецкий рабочий отдал много сил и мог отдать еще больше. Как любовь к отечеству побуждает солдат в трудный час совершать невиданные подвиги, точно так же весь народ в момент грозящей стране опасности сплачивается в едином порыве вокруг своего руководства. Первый порыв быстро проходит, это естественно. Его место должны занять дисциплина и выдержка. Что этого необходимо достигнуть, я не сомневался.

Наконец, через два месяца, в ноябре, после бесконечных настойчивых, не всегда приятных напоминаний ОКХ, правительство соизволило внести в рейхстаг проект закона о всеобщей вспомогательной службе, который 2 декабря был принят. Новый закон, по масштабам его применения, ничего общего не имел с нашим требованием привлечь весь народ на службу отечеству и заполучить таким образом дополнительные силы непосредственно для фронта, для работ в прифронтовой полосе и в тылу.

Не упоминались в статьях закона лица женского пола; между тем в стране было достаточно женщин, чтобы заменить на производстве мужчин и высвободить их для фронта.

Несмотря на все недостатки, я сначала горячо приветствовал принятие закона, как проявление готовности сражаться до конца. Друзья и враги придали ему большее значение, чем он того заслуживал.

С огорчением я следил за ходом дебатов в рейхстаге. Ни правительство, ни депутаты рейхстага, ни определенная часть населения страны еще по-настоящему не поняли сущности современной мировой войны, требующей полной самоотдачи, и значения их личного вклада для окончательной победы, хотя ОКХ неоднократно подчеркивало, что от этого зависит, быть или не быть Германии.

Очень скоро обнаружилось, что закон о вспомогательной службе оказался не только недостаточным, но даже вредным. Фронтовиков особенно возмущало, что те, кто нес обязательную вспомогательную службу на своих обычных предприятиях, выполняя привычную работу, оплачивались намного выше, чем они, солдаты, призванные в войска еще по старому закону и вынужденные, подчиняясь приказам командиров, вечно мыкаться с места на место. Особенно это несоответствие бросалось в глаза во фронтовых тылах, куда после жарких сражений отводились на отдых воинские части. Здесь солдаты воочию наблюдали отбывающих трудовую повинность мужчин и женщин, которые, живя в относительной безопасности, имели более высокие оклады, чем они, ежедневно рискующие жизнью и терпеливо переносившие все тяготы окопного бытия. Такое положение только усугубляло недовольство солдатским жалованьем.

Таким образом, можно констатировать, что принятые в сентябре меры по мобилизации дополнительных сил не дали желаемых результатов. Еще имевшийся в нашем народе большой потенциал не был в достаточной мере использован. Слишком много оставалось в Германии людей, которые могли бы пополнить действующую армию. Все усилия ОКХ ни к чему не привели.

С расширением промышленного производства резко улучшилось и материально-техническое обеспечение армии, но одновременно индустрия лишила ее значительной части годного к военной службе персонала. При неуклонном численном усилении противника ОКХ считало своим священным долгом перед отечеством, войсками и каждым отдельным фронтовиком настаивать на том, чтобы в далеком тылу тоже трудились изо всех сил, никого не забирали из армии и не удерживали от службы в ней. Не объяснимое никакими объективными причинами снижение производительности труда и забастовки рабочих прямо и серьезно подрывали боеспособность Германии и ее решимость успешно продолжать войну. И то и другое было великим прегрешением против героических солдат, сражавшихся на фронтах, и, по линии Верховного суда, являлось, по сути, изменой родине. Оставшаяся без крепкого государственного руководства определенная часть немецкого рабочего класса, введенная в заблуждение и сбитая с толку бессовестными подстрекателями, навлекла на свое отечество, своих товарищей и на самих себя ужасную беду, за что на эту часть рабочего класса ляжет вечное проклятие.

Находясь в затруднительном положении, мы, естественно, думали и об использовании ресурсов занятых территорий.

В Германии уже трудились бельгийские рабочие. Это было и в интересах самой Бельгии, где безработица достигла необычайно высокого уровня. При отправке рабочей силы из Бельгии в Германию имели место случаи жестокого и несправедливого отношения, которые лучше было бы не допускать. Когда о них стало известно генерал-губернатору, то он сразу же их пресек. Привлекали мы бельгийцев и к работам в оккупированных областях. Бельгийская эмиграционная пресса и пропагандистская машина Антанты подняли, разумеется, по этому поводу большой шум, и это вполне закономерно. Но аналогичные упреки в нашей печати лишь указывали на незрелость их авторов, не понимавших особенностей современной войны. Военная администрация действовала не произвольно, а выполняя свой долг перед отечеством.