Через несколько минут в комнату, щурясь от свечей, вошла босая девка лет семнадцати – с растрёпанной косой, в рваном сарафане. На скуле её краснела свежая ссадина. Карие глаза смотрели исподлобья – хмуро и непокорно, потрескавшиеся губы были плотно сжаты. Увидев барина и незнакомого господина, она камнем замерла на пороге.

– Фимка, я Никита Владимирович Закатов, мировой посредник. – как можно мягче и спокойнее сказал Закатов. – Мы с господином Казариным всё уладили насчёт тебя и твоего жениха, – верно же, Алексей Порфирьевич? Ты свободна, можешь выходить замуж за Федьку… или за кого душе твоей угодно… и, разумеется, вы можете ехать в Гжатск.

Фимка молча, недоверчиво смотрела на него. Затем перевела взгляд на Казарина. Тот, стараясь держаться независимо, пожал плечами. Отрывисто сказал:

– Что ж… с законом спорить не приходится. И с людской неблагодарностью также. Суди тебя, дура, Бог, убирайся куда знаешь.

Фимка не изменилась в лице. Снова подозрительно взглянула на Закатова.

– Всё верно. – подтвердил и он. – Тебя никто не имеет права держать под замком, ты свободна.

Фимка молча, как механическая игрушка, поклонилась и вышла.

– Вот! Сами изволите видеть! – сокрушенно вымолвил Казарин. – Разве это люди? Не мне, так вам спасибо могла бы молвить, подлая тварь…

Закатов глубоко вздохнул, силясь взять себя в руки. Противно было до тошноты, и он сам удивлялся тому, что, третий год ездя по уезду с подобными комиссиями, всё ещё не может привыкнуть к этой мерзости. «Невозможно… невозможно это переделать, исправить… Ничего нельзя объяснить… И этот тоже будет теперь жаловаться на несправедливость и неблагодарность, ездить по соседям, жалеть себя и прикидывать убытки. И помрёт, сукин сын, так ничего и не поняв, – вот что страшно-то!»

Вслух же Закатов сказал:

– Благодарю вас, Алексей Порфирьевич, за верное решение. Вы разумный человек, и я весьма рад был с вами познакомиться. Надеюсь, мы ещё увидимся.

– А ужинать-то, Никита Владимирович?.. – слабо пискнул Казарин.

– Благодарю покорно, рад бы, но не могу. По делам службы необходимо быть дома нынче вечером. Честь имею.

Казарин что-то вежливо прокудахтал в ответ, и по всем его морщинам было видно, что он счастлив избавиться от гостя. Закатов коротко поклонился и вышел из дома на сумеречный двор.

– Кузьма, едем!

Задремавший было кучер с кряхтением зашевелился, принялся разбирать вожжи. Никита стоял рядом с тарантасом, с наслаждением вдыхая вечерний воздух, пахнущий молодой травой и черёмухой, аромат которой не перебивало даже ядрёным навозным духом с казаринского двора. Через несколько часов он будет дома, сядет за стол, примется за наваристые Дунькины щи или рассыпчатую кашу из печки. Староста Прокоп Матвеевич сала обещал принести, вот неплохо было бы… Маняша, разумеется, уже спит, набунтовавшись и накричавшись вволю: Дунька, как ни старалась, так и не смогла запомнить ни строчки из «Руслана и Людмилы». Можно будет зайти к дочке и при свече взглянуть на милую мордочку с приоткрытыми во сне губками, перекрестить и поцеловать… От мыслей о дочери Никиту отвлекло слабое движение со стороны дома. Оглянувшись, он увидел не то тень, не то отражение, мелькнувшее на оконном стекле. Закатову почудилось бледное женское лицо, полускрытое занавеской. Но, когда он, обеспокоенный, сделал несколько шагов к дому, в окне уже никого не было.

– Никита Владимирыч, извольте садиться! – окликнул его Кузьма. – И так позадержались…

– Едем, старина, едем. – Закатов поспешно забрался в тарантас.

Они успели отъехать от Прохоровки уже версты на две, когда сзади раздались истошные вопли:

– Барин! Бари-и-и-ин!

Закатов велел Кузьме остановить и вышел из тарантаса на дорогу. Солнце давно село, и над затянутыми туманом полями взошёл тонкий месяц. В его серебристом свете как на ладони были видны две фигуры, во всю мочь несущиеся через луг. Закатов присмотрелся.

– Фёдор! Фимка, и ты? Чего это вы как на пожар? Что ещё стряслось? Барин бушует?

– Да как же… Ваша милость, ух… Насилу догнали! – Фёдор, встрёпанный и почему-то мокрый до пояса, изо всех сил старался выровнять дыхание, но ему это не удавалось. Тяжело дышала и Фимка, и Закатов невольно усмехнулся, глядя на неё. Только сейчас он заметил, что эта совсем юная, худенькая и стройная девушка очень хороша собой. Свет месяца сделал её лицо тоньше, мягко выделил впадинки под скулами, заблестел в больших тёмных глазах. «Надо же… не прогадал этот Федька! Стоило за такую сражаться!»

– Так куда же вы несётесь? Решили убежать, пока лихо не грянуло?

– Так как же… поблагодарить-то вас не успели! – взмахнул руками, улыбаясь во весь рот, Фёдор. – Совестно даже сказать, – но как выбежала ко мне на двор Фимка, как в самые руки кинулась… из меня чуть дух не вон, про всё забыл! Вы уж простите, Никита Владимирыч, не из неблагодарности какой… Просто ведь сколько дней мы с ней не видались и уж не надеялись ни на что!

– Так вы две версты бежали за тарантасом?..

– Зачем же две-то? Это вы по дороге, а мы – напрямки, через луга, да болотце там ещё козлиное… Вброд перейти как раз по пояс будет!

– Вот в чём дело. – Закатов посмотрел на мокрые порты и рубаху Фёдора, затем, с некоторым удивлением – на совершенно сухой сарафан Фимки. – А ты, козочка, как перескочила? По воздуху перенеслась?

– Да вот этот шалой на закорках снёс! – смущённым шёпотом доложила Фимка, с гордостью поглядывая на жениха. – Я голосю, что, мол, поставь, нечего хватать-то, не муж ещё, поди… куды-ы! И не слушает, и тащит себе, хоть ты кол ему на голове теши! Впору вовсе не выходить за неслуха такого… Земной вам поклон, барин, что не побрезговали вступиться! – она низко поклонилась. Поклонился, улыбаясь, и Фёдор.

– Фимка, но ведь это моя обязанность. – слегка смутился Закатов. – Мировые посредники должны решать подобные споры. Для того и создана наша должность, так что благодарить не за что!

– Ох, батюшка мой… – по-бабьи тяжело вздохнула Фимка. – Может, они чего и должны, спосредники-то эти… только когда ж это было, чтобы баре за простого человека вступались? Вы один, верно, на всю имперью таковой и есть… Спаси вас Господь!

– Поверь мне, Фимка, я такой не один. – серьёзно сказал Закатов. – И ступайте уже домой, ночь на дворе… Фёдор, скажи, а Казарин в самом деле не хочет продавать Наяду?

– Это кобылку-то? – наморщил лоб Фёдор. – Не… Нипочём не продаст! Хоть сто тыщ давайте! И Глафира Прокловна не дозволит!

– Экономка? – наморщил лоб Закатов. – Неужто она там всем распоряжается?

Фёдор криво и как-то нехорошо усмехнулся, покосился на невесту. Та ответила настороженным взглядом, и в который раз Закатову показалось, что дело здесь нечисто. Но он тут же забыл об этих мыслях, потому что Фёдор с весёлой готовностью предложил:

– Коли вам Наяда приглянулась, Никита Владимирыч, так, желаете – я её вам украду? Так со двора сведу, что комар носа не подточит! Всё едино она без меня тут пропадёт, да за ней и ухода не будет!