– В самом деле? Уже вернулся? – обрадовалась Варя. – А такие страсти о нём рассказывали! Не поверите, мне чуть не богом клялись, что его арестовали в Гжатском уезде весной…

– И полная чепуха! – весело заверил Тоневицкий. – Жив-здоров и не арестован! Ушёл, как рыба меж сетей! Нынче ждём его у нас! Уверен, что он вас помнит и до смерти рад будет видеть!

– Тоневицкий! – послышался с улицы сердитый голос. – Прикажете вас до ночи дожидаться?

– Ступайте! – Варя вручила Николаю упакованные картины и отворила дверь. – Вечером я буду непременно и привезу портрет!

К вечеру неожиданно похолодало. Над Москвой стянулись тучи, в которых совсем заблудился молоденький рогатый месяц. По листьям яблонь в Столешниковом переулке забегали капли дождя. Но словно в насмешку над непогодой, из окон дома Иверзневых неслась весёлая россыпь фортепианной музыки. Звенели голоса, молодой смех: вечеринка была в самом разгаре.

Знаменитый аукцион уже подходил к концу. Вопреки мрачным прогнозам Ольги Семчиновой, все работы Вари Зосимовой были проданы. Остался лишь портрет молодой хозяйки дома, и за него яростно сражались поручик Московского гусарского полка Горелов и студент-медик Кольнев.

– Господа, моё последнее слово, – сорок пять! – Горелов, топорща усы и тараща глаза, грозно оглядывал гостей. – И, право, более нет смысла…

– Пятьдесят. – усталым голосом перебил его Алексей Кольнев. – И, вы правы, поручик, – более сражаться незачем.

– Алексей Иванович, вы с ума сошли. – вполголоса заметила Варя, стоявшая за плечом у Кольнева. – Это невозможная глупость!

– Не глупость, Варвара Трофимовна, а аукцион в пользу нуждающихся! – глаза Кольнева смеялись. – Здесь кто больше дурит с деньгами – тот и прав! Так что же, поручик – ваше последнее слово?

– Последнее слово – шестьдесят, и баста! – свирепо рявкнул Горелов, и конец его фразы утонул в восхищенных возгласах и аплодисментах военных. Кольнев вынужден был сдаться.

– Дьявол с вами! – проворчал он. – Не везёт мне, несчастному, ни в игре, ни в любви, ни в лотерее!

– Зато столько денег сберегли, Алексей Иванович! – послышался весёлый голос, и из-за букета роз, стоящего на рояле, выглянулаАннет. Понизив голос, она чуть слышно шепнула, – Тем более, что у вас их и не было никогда!

Кольнев едва заметно усмехнулся, пряча хитрые глаза от Горелова. Но тот не заметил этого: взгляд его был устремлён на живое, весёлое личико Аннет. По усатой физиономии поручика расползлась глупейшая улыбка, и он восхищённо вздохнул. Вслед за ним этот вздох повторила вся мужская половина собрания. Аннет Тоневицкая была известна среди поклонников под именем «Прекрасной неаполитанки». Сейчас, в своём скромном вечернем платье, лишь слегка открывающем юные плечи, с живой белой розой в гладко причёсанных волосах, Аннет полностью подтверждала своё прозвище.

– …и можете теперь употребить эти деньги на благие цели! – продолжала Аннет, перебирая лежащие на рояле ноты. – У нас ведь с минуты на минуту начинается концерт! Поручик, а вам в благодарность за вашу щедрость я спою любую вещь, какую вы только пожелаете! Хоть романс, хоть арию, хоть цыганскую песню!

– Ум-м-м… Царица грёз! За это и душу прозакладывать не жаль!

– Так начнём же, в таком случае! Просим, Анна Станиславовна! – послышались бодрые мужские голоса.

– Да как же вы нетерпеливы, господа! – всплеснула руками Аннет. – Пройдите покуда в столовую, перекусите чем Бог послал… у Федосьи с маменькой как раз самовар поспел и всякие закуски! А там и начнём вторую часть с божьей помощью!

– Оперные арии? Романсики? – пожала острыми плечами Семчинова, которая одна из всех не улыбалась и даже казалась разочарованной таким успехом аукциона. – Уму непостижимо… Когда только эта болячка засохнет и отвалится от современного общества?

– Вы о музыкальном искусстве говорите, Оля? – спросила Аннет, улыбаясь одними губами. Варя тихонько взяла её за руку. Аннет ответила слабым благодарным пожатием.

– Именно о нём, и попрошу без обид! Если в ответ на мои мысли здесь немедленно польются слёзы, то предпочту промолчать!

– Вот уж не припомню, чтобы я лила слёзы. – сдержанно заметила Аннет.

– И это делает честь вашему уму! Но, согласитесь, кому и чем могли помочь оперные арии? Ну, торчит эта ваша Маргарита посреди пыльной сцены в пыльном же платье! Ну, голосит на одной ноте три минуты без перерыва! – Семчинова пренебрежительно взмахнула рукой. – Ценители в восторге, поклонники без чувств, Маргарита смерть как довольна своей кантиленой…так это, кажется, зовётся?.. Но кому же от этого польза? Полусотне богатеев, у которых нашлись деньги на дорогой билет! Да и те больше притворяются друг перед другом: «Ах, божественно, ах, прелестно, ах, высокое искусство…» А сами только и трясутся – не слыхал ли кто из знакомых, как они всхрапнули в третьем акте на всю ложу! Ну над чем вы смеётесь, Тоневицкий?! Ведь на эти деньги, которые за билет просят, половину Столешникова переулка можно было бы накормить досыта!

– А как же «не хлебом единым жив человек», Оля? – серьёзно спросил Николай.

– Вздор! – вздёрнула подбородок Семчинова. – Пока нет «хлеба единого» – человеку не до Маргарит с Фаустами! Каждого нужно сначала накормить да выучить, а уж после высоким искусством терзать! И певицы наши, вместо того, чтобы время на экзерсисы тратить, лучше бы пошли да чему-нибудь полезному научились! Право, не понимаю, зачем объяснять очевидные вещи… – Ольга Андреевна дёрнула плечом и вышла из залы. За ней, что-то горячо доказывая, устремился Тоневицкий Следом двинулись и другие гости.

– И вот всегда она так. – с горечью заметила Аннет, когда они с Варей остались одни. – Просто ест меня поедом за мою музыку… и если бы она одна! Да ведь все как один теперь считают, что вокальное искусство – никому не нужный пустяк! А что делать, если я жить без него не могу?!

– Аннет, вы напрасно так… – начала Варя, но та, не слушая, ожесточённо продолжала:

– Ты не поверишь, что мне постоянно приходится выслушивать здесь, на наших вечеринках! Придёт Семчинова или тот же Кольнев – и давай вещать, что классическая музыка давно никому не нужна, что она своё отжила, что все эти песенки бесполезны и бессмысленны… У меня просто душа закипает, когда я это слышу, – а ведь возразить-то нечего! Ведь и впрямь никому теперь не нужно ни моё бельканто, ни беглость пальцев, ни Шопен с Моцартом! Разве что этот дурак Горелов восхищается… так ведь надоел уже так, что мочи нет! Вот увидишь, он сейчас вспомнит, что уж две минуты как меня не видел, и ворвётся сюда с комплиментами наголо, передохнуть не даст… И как прикажешь жить на свете? И ещё, чуть что, – «княжна, княжна»! Просто как оскорбление в их устах звучит, а чем же я-то виновата?!.

– Аннет, поверьте, это глупости всё. – уверенно сказала Варя. – Я в музыке мало смыслю, не училась ей… Но не может быть, чтобы то, что тысячу лет живёт, вдруг в одночасье пустяком оказалось! ОльгаАндреевна, спору нет, девица умная, но очень уж любит в чужих глазах соринки искать. Вы б поменьше слушали её. Она и на меня за мои картины нападала…