Нас провели в отдельный кабинет и усадили в мягкие кресла за непомерно длинный стол на почтительном расстоянии друг от друга. Масару-сан сел между двумя Юкико, а Лёня расположился прямо напротив него между Ин Ми и мной. Таким образом, даже графически одна сторона повторяла другую, каждый мужчина сверкал, как бриллиант в оправе, окруженный свитой не просто красавиц, (ну, я имею в виду этих шамаханских цариц), но явных умниц, свободно владеющих множеством иностранных языков.

Принесли меню. Это было меню без цен. Видимо, чтобы не смущать гостя дороговизной. Ин Ми заказала устриц, я – меч-рыбу, а Лёня попросил что-то очень скромное, хотя не были указаны цены, он почувствовал: самое здесь недорогое – это супчик томатный и жареный бамбук.

Фактически, мы парили над Токио. Даже я, выросшая на крыше первой в Москве высотки – десятиэтажного дома Нирнзея в Большом Гнездниковском переулке… Даже Лёня со своей мастерской в Чертанове на двадцать пятом этаже с выходом на крышу, эту его студию вся художественная Москва почтительно именует «Поднебесной»… Мы были ошарашены видом ночного Токио из окна сорокового этажа отеля «Отани». Такой открывается, наверное, инопланетянам из иллюминатора летающей тарелки.

Нам принесли красное испанское вино, мне подали умопомрачительную меч-рыбу, Масару Сато искусно соединил японскую и европейскую кухню. Я выпила глоток, отведала кусочек, и словно Одиссей в объятиях Цирцеи, забыла обо всем на свете. В ушах стоял приятный звон, кружилась голова, пол покачивался, как палуба корабля, плывущего сквозь туман по озеру Хаконэ.

Ин Ми потом подтвердила:

– Да, правда, слегка покачивало. Да и по телевизору к вечеру обещали землетрясение. Тут каждый день землетрясение, а эти японцы строят рестораны на сороковом этаже.

А мы сидим в поднебесье, весь Токио в неоновых огнях перед нами, и беседуем обо всем на свете, о русском и японском национальном характере, о поэзии, о путешествиях…

Юкико упрекали нас наперебой:

– Что ж вы нам сразу-то не позвонили? Мы в МИДе организовываем экскурсии по Японии – по самым общепринятым туристическим местам. Да вас бы как ящик с яйцами повсюду бы доставили, и все вам рассказали бы по-русски. Где вас носило две недели – без языка, без надзора?..

Зато когда мы рассказали, какими дорогами мы прошли и что повидали, эти две девушки решили, что разработают «по нашим местам» особый туристический маршрут, настолько он необычный.

Масару-сан – такой у него ум недюжинный, мысль быстрая, острая, образная речь. И до того у него оригинальное мнение по каждому вопросу, причем невзирая на страны и лица.

– Я подозреваю, – говорил Лёня, – что гора Фудзи – это выдумка японцев. Как только кто-то хочет на нее взглянуть – вы продаете билет и включаете туманообразующую установку.

– Это и впрямь редкое зрелище, – вступался за Фудзи Масару-сан. – Я сто раз ездил по Токайдо и только два раза видел Фудзи, как на картинке. А так – еле-еле…

Мы стали ему рассказывать, что очень беспокоились во время нашего путешествия, куда нам смотреть японцу, чтобы не встретиться взглядом…

– Японцу надо смотреть на галстук! – со всей ответственностью заявил Масару-сан. – У нас, у японцев, это очень важное место. Мы ведь постоянно ходим в темных костюмах. Так что рисунок на галстуке – это наше лицо.

И такой у него серьезный вид – не поймешь, он шутит или что?

– Хотя был такой случай в МИДе – один сотрудник неправильно посмотрел на министра. У нас министр – женщина. Она сказала: «Мне не нравится ваш взгляд». И тот лишился работы.

– А что она за человек? Какие у нее международные ориентации? – как дипломат дипломата спрашивала американка Ин Ми у японца Масару Сато.

– Она ненавидит Америку, не любит Россию и очень любит коммунистический Китай.

– Как это может столь недальновидная женщина, – удивлялся уралец Лёня Тишков, – быть министром иностранных дел великодержавной Японии?

– Видите ли, – отвечал Масару-сан, – женщины-политики бывают хорошие. А бывают… – он сделал паузу, – очень хорошие!

Вот такой у нас был трехсторонний дипломатический раут – Япония, Америка и Россия – в Токио.

Кстати, мы вскоре прочитали в газетах, что та женщина, о которой шла речь, благополучно оставила пост министра. Видимо, ее сняли за непрогрессивные взгляды.

– Не знаю, – говорила я, уплетая меч-рыбу, – лучше бы предложили министерский портфель Масару-сану.

Редкий государственный деятель, мне кажется, так радеет душою за судьбу родной Японии, японцев, да и вообще всего человечества. С какой он болью рассказывал о том, что с древних времен представители таких профессий, как мясник, актер и палач не считаются тут полноправными членами общества. Или о том, что Япония на мировой арене имеет, конечно, вес, а все-таки не такой, какой хотелось бы.

– У нас до сих пор нет мирного договора с Россией! – воскликнул он в сердцах.

– Как?! – вскричал Лёня. – Немедленно составляйте официальную бумагу! Я подпишу. Если возникнут какие-то недоразумения, скажете: «Лёня разрешил».

Тут привезли десерт, как в «Трех толстяках» Юрия Оле-ши – три торта на колесиках: с взбитыми сливками, клубникой, киви, персиками, орехами и шоколадом.

Наконец, мы вручили Масару-сану книгу «Политическая антропология», из-за чего, собственно, сыр-бор и загорелся, а Масару-сан преподнес уже окончательно бесценный дар – сумки с самым разнообразным зеленым и красным японским чаем, совсем молодые побеги, только что собранные с чайных полей. Такие дары в старые времена делал порою император какому-нибудь выдающемуся наставнику нации.

Лично от себя Лёня подарил им рисунок «Ангел и инопланетянин».

– Вставьте в раму и повесьте у себя в отделе, – сказал Лёня.

– Сделаем, – очень серьезно ответил Сато Масару-сан.

А чтобы не смущать гостя зрелищем расплаты за этот феерический ужин, он вывел нас из ресторана, посадил в лифт, махнул на прощанье рукой и сказал:

– Езжайте, не сворачивая. Можете быть уверены, это единственно верное направление!

О многом, конечно, не удалось рассказать. Что-то было не понято, что-то ускользнуло из виду, а что-то сразу не записал – и тут же забыл, потому что на каждом шагу здесь испытываешь изумление, потрясение, все время диву даешься. Лёня отснял двадцать четыре пленки – и слайды, и фотографии, а между тем, натура только так ускользала от него.

В двух шагах на камне у пруда в глубокой медитации стояла большая серая цапля.

– Ну?! – зашипела я. – Давай! Давай!..

Он:

– Щас! Щас!

А к ней плывет громадная золотая рыба.