Я невольно усмехнулась.

– Я и не настаиваю. Можешь не верить. Главное ведь, как ты сказала, – вывернуть душу, исповедаться. Убеждать тебя в чем-то не входит в мою задачу. О своем преступлении я расскажу чуть позже, я еще с родителями не закончила.

Мы одновременно опрокинул рюмки, и я снова заговорила:

– Я подошла к дому детства, и сердце начало колотиться сильнее. Родные улочки, родной воздух, родные места… Погода была мерзкой – дождливо-снежной, как и десять лет назад, что только усугубляло мое внутреннее состояние боли. В душе не было грусти или сожаления оттого, что я долго не приезжала на родину, нет, мной полностью овладел страх. Я ненавидела своих родителей больше двух месяцев. За то, что они сделали, я готова была убить их, но… я любила их почти двадцать шесть лет – этого тоже нельзя было списать. Десятого октября мне исполнилось двадцать шесть, а восемнадцатого я решила оборвать жизни тем, кто подарил мне эту самую возможность жить.

Битый час я кручусь около родительского дома, не решаясь войти, да и уверенности в том, что мне необходимо сейчас здесь быть, с каждой минутой становится все меньше. Меня разрывают противоречия – любовь и ненависть, прощение и месть, боль и… боль. В душевной схватке побеждает боль. Я решаюсь войти в дом и, отворив калитку, тут же встречаюсь глазами со стоявшим на крыльце отцом. Я вижу его лишь секунду, но этого достаточно, чтобы понять – от того огромного всемогущего рыжего медведя, которым он всегда жил в моей памяти, осталась только прохудившаяся шубка. В отце больше не было мощи и силы, дарованной самой природой, а рыжая грива превратилась в некрасивую редкую ржавую шевелюру.

Я замираю, но секундной вспышки в голове с фрагментом, как они с матерью хоронят моего ребенка, хватает, чтобы я двигалась дальше.

Когда я вхожу в дом, мне кажется, что и не было этих десяти лет, все в доме оставалось на своих местах, а в воздухе витает любимый цветочный аромат духов моей матери.

В кухне я не обнаруживаю ни праздничного стола, ни гостей. Неуверенно шагаю дальше. Я уже не знаю, как буду расправляться с отцом и матерью, хотя ехала с мыслью о том, что молниеносно перережу им глотки и исчезну из этого проклятого поселка навсегда. С каждым шагом по полу, на котором я училась ползать и ходить, меня покидает уверенность действовать и привести в исполнение задуманное. Меня начинает бить озноб, и я почти уверена, что не смогу, что взгляну им в глаза и просто вычеркну их из своей жизни, что выше моих сил нарушить заповеди Прокоповны – быть хорошим человеком. Я не убийца, я не в силах лишить жизни человека, но стоило мне распахнуть дверь в кабинет мамы…

Все решили за меня.

Возле маминого рабочего стола стоят два кресла – к одному из них привязана она, на другом, сжимая в руках ружье, сидит отец. Я не успеваю ничего сообразить, когда из уст отца звучит:

– Прости нас, родная.

А из маминых:

– Как же я вас всех ненавижу!

Сначала до меня долетают брызги крови вместе с кусочками мозга из развороченной выстрелом маминой головы, затем папиной. В этот миг я превращаюсь в камень, в голове проносится одна только мысль: «Почему не я нажала на курок?!» Со мной не случается никакой истерики, за что стоит поблагодарить мамину прощальную речь. Все встало на свои места – она ненавидела, а поэтому все объяснимо и логично. Я подхожу к телам родителей и, глядя на то, что от них осталось, пытаюсь возродить в себе хоть какие-то воспоминания, которые вытолкнут из меня наружу слезы, но их нет. Чувствую себя бездушной тварью, но оплакивать мне нечего. В памяти нет теплых семейных вечеров, крепких родительских объятий и поцелуев, заботливых родительских наставлений и добрых напутствий, нет самого важного – любви. Мать всегда держала меня на расстоянии, а отца никогда не было дома, и здесь и сейчас мне не было больно оттого, что их больше нет, – мне не о чем было сожалеть, нечего было оплакивать, и недоставать мне их точно не будет. Люди, подарившие мне жизнь, были холодными и пустыми, далекими и непонятыми, я чувствовала большую утрату, когда в далеком детстве Костя и его компания отнимали у меня очередную подаренную мамой куклу, нежели сейчас.

Брызги крови перепачкали весь бесценный кабинет мамы, которая неплохо для своих лет сохранилась (я успела это заметить), в отличие от осунувшегося отца. Мой взгляд опускается на лужи крови под стульями, и в голове снова срабатывает вспышка…

– Схватившись за голову, я упала в вязкую лужу. В таком состоянии меня и обнаружил сосед Иван Скороходов, который прибежал на звук выстрелов. – Мы с Лидой снова опрокинули в себя настойку. – Участковый, который явился немыслимо скоро, увидел немного иную картину – я все так же лежала в кровавом море, вот только в руках сжимала уже не голову, а ружье.

– Господи, помилуй! Так вот оно что! Так вот значит как! – С безумными глазами Лида быстро сбежала из кухни, чтоб спустя пару минут вернуться с пепельницей и сигаретами. – Да простят меня стены моего дома и несчастные цветы, но я больше не могу переваривать твою жизнь без присутствия в организме никотина. Ты тоже можешь курить сколько угодно, может, хоть эта отрава немного притупит твою боль.

– Это вряд ли. – Но моя рука потянулась за сигаретой. – Но попробовать стоит.

– Кира, почему же ты молчала? Почему села в тюрьму? Почему позволила этим тварям-родителям отнять у тебя еще два года жизни? Что с тобой не так-то? Ты ведь не совершила ничего!

– Знаешь, почему участковый нашел меня с ружьем в руках? – Лида качает головой. – Потому что я хотела пустить и себе пулю в висок, да Прокоповна удержала. «Приглашение от Бога. Нужно дождаться приглашения», – слишком громко звучало в голове, и я не смогла.

– Господи, благослови эту мудрую старушку! – Лида в очередной раз за вечер подняла руки к воображаемым небесам. – А с чего это тебе с собой кончать? Я б на твоем месте пела да плясала – само провидение расставило все по местам. У тебя руки чисты, а за смерть твоего дитя убийцы получили по заслугам – радоваться нужно.

Следующие воспоминания давались нелегко, за два проведенных в тюрьме года я так и не свыклась с мыслью, что недалеко ушла от своих родителей. Мое сердце перегоняло по венам кровь убийц, и это уже не было так страшно, как то, что я и сама не без греха.

– Прямо в лужах крови меня догнало последнее, затерявшееся в подкорках мозга воспоминание. Оно и заставило меня онеметь. Я не могла и не хотела защищаться, так же как и бередить все раны давно минувших дней. Посторонним людям без разницы, за какое преступление я буду нести наказание, так зачем оправдывать одно убийство, чтобы сознаваться в другом?

– Кирочка, что за ерунду ты несешь, кого ты могла убить? – выпуская клубы дыма, хмурится Лида.

– Хотелось бы верить, что не могла, но… У моего подсознания был припрятан для меня еще один сюрприз. Как оказалось, прежде чем навсегда покинуть «Дом солнца» в июле восемьдесят седьмого, меня отпускали на выходные в начале мая, о чем мне не пришлось вспомнить даже на раскопках, и только огромная лужа крови, растекавшаяся по полу, выпустила наружу последний кошмар.