– Дочка, не желаешь на свежий воздух выйти? Отец в саду гамак повесил. Отдохни среди природы. На парад идти не предлагаю, но в четырех стенах, по-моему, ты достаточно належалась.

После всего случившегося мама стала ко мне добрее. Как-то меньше в ее лексиконе звучало «Кира» и больше «дочка». Ее вдруг стало волновать, как я себя чувствую и чего мне хочется, хотя подобного не случалось с детского сада, наверное. Но я не спешила привыкать к подобным переменам, понимая, что таким образом проявляется не внезапно нахлынувшая нежность и любовь, а жалость и сожаление. Ей было жаль меня, она, как воспитанная и культурная, проявляла элементарную вежливость и заботу, не более того. Отец вел себя как обычно – его все так же не бывало дома днями напролет. Я даже изредка ловила себя на мысли о том, что то, что я у них вообще появилась, – чудо. Может, меня сквозняком задуло маме под юбку?

Возвращение домой не радует. Мне безразличен домашний уют, привычный аромат свежести и цветов, яркие краски и прямой доступ к солнцу. По возвращении я вышла из отцовской машины и, пройдя к себе, завалилась на кровать. Странные ощущения не давали покоя, не чувствовала я в себе радости от пребывания в родных стенах, наоборот, в «Доме солнца» с его серостью, затхлостью и десятками страдальческих лиц мне было комфортнее.

Отвернувшись лицом к стене, кутаюсь в плед. Желания наслаждаться весной и праздником трудящихся нет.

– Возможно, позже. Пока не хочется.

– Дочка. – Чувствую, как мама присела рядом, и на мое плечо легла ее рука, внутри инстинктивно все сжалось. – Я все понимаю, но нужно жить дальше. Все проходит в этой жизни. Ничто не вечно. Все забудется. Раны затянутся. Но ты должна помочь своему организму восстановиться. Твое желание жить – вот что важно. Случилось то, что случилось, переверни эту страницу, ведь исправить все равно ничего не возможно, а изводить себя днями напролет бессмысленно.

– Хорошо, мама, я подумаю над тем, что ты сказала. А пока можешь оставить меня? Спать очень хочется, – послушно, покорно, безжизненно шепчу и продолжаю лежать. – А еще, можешь мне помочь?

– Конечно.

– Никогда больше не упоминай при мне о том, что со мной произошло, и не рассказывай, что все обязательно наладится. Я уже столько раз слышала эту историю. Достаточно. Тем, что ты регулярно напоминаешь мне, конечно же, не со зла, ты делаешь только хуже, постоянно теребя мне душу.

– Хорошо, Кира. Как скажешь. Я не подумала. Больше, обещаю, ты от меня и слова не услышишь о восемьдесят шестом. Отдыхай, гуляй на улице, читай, в общем, сама разберешься, чего твоей душе угодно. Я должна присутствовать на празднике, отец уже там. Не скучай, мы вернемся, скорее всего, ближе к вечеру. Еда в холодильнике.

Мама провела ладонью по моему плечу и исчезла.

Какое-то время я пытаюсь дремать, но сон не идет. Почему-то бьет озноб, и хоть под пледом я одета в свитер, юбку и колготки, мне не хочется расставаться с пледом. Укутавшись с головой в клетчатый кусок шерсти, решаюсь прогуляться по дому. Заглянула в родительскую спальню, в гостиную, безразлично прошлась по кухне, и только в мамином кабинете мои ноги намертво приклеились к полу. Я не могу это объяснить себе, но мне хочется плакать, а затем и орать во все горло. Смотрю на пустующий стул, письменный стол с большим количеством различной документации, и сердце начинает колотиться. Несколько раз закрываю на короткие промежутки времени глаза, пытаясь прогнать пугающие ощущения, но ничего не выходит. Со слезами на глазах и колючим ежом в горле подхожу к маминому столу, беру в руки наше семейное фото с празднования моего десятого дня рождения, первого юбилея, о чем, кроме моих искрящихся глаз, ничто не говорит. Мама, не изменяя себе, наряжена в строгое темно-синее платье, отец в рубахе под цвет его чайных глаз, при галстуке, а посредине я с двумя белоснежными бантами, серьезным лицом и озорным взглядом, тоже в строгом платье под стать маминому. Счастливую ли семью запечатлела пленка? Впервые в жизни в моей голове возник подобный вопрос, и я поспешила избавиться от него, от фото, и покинуть кабинет.

Вышла во двор. Воспользовавшись маминым советом, отыскала гамак, но пролежала в нем не больше получаса, весеннее солнце и свежий воздух быстро подействовали на меня лучше всякого снотворного. Возвращаюсь в дом, а дальше случается все по лучшим законам кошмара.

Я сегодня забыла принять пилюли, и уже в недавно отремонтированной комнате (хотя не знаю, с какой целью, ведь белые обои в розовые мелкие цветочки были вполне себе еще приличные), с весенними обоями и шторами в крупные ромашки, я почувствовала неладное, но, не придав значения, завалилась спать.

Мозг в очередной раз выдавал мизерные порции прошлого, но в этот раз один из фрагментов был четче обычного. Я разглядела лицо того, кто насиловал мою плоть, кто измывался, кто бросил меня подыхать у конюшен – это был Костя. Я совершенно точно увидела его довольную ухмылку и черные глаза, которые когда-то гипнотизировали, а сейчас мне хотелось их выколоть, чтоб они не излучали такого самодовольного блеска.

Я медленно и мучительно возвратилась в реальность, но как-то не до конца.

Некоторое время сижу на кровати, пытаясь сообразить – кто я и где я. Так, в полубреду, без каких-либо острых эмоций, будто в состоянии лунатизма, я совершаю бесчисленное количество необъяснимых вещей.

«Я знаю, кто со мной проделал все те страшные вещи, о которых вы мне рассказали. Он должен страдать так же, как я сейчас.

Ушла на свидание с Костей Калюжным. Он оставил меня умирать у конюшен. Последнее, что он увидит в этой жизни, будет коровник.

Кира».

Первое, что делаю, – пишу записку. Второе – нахожу среди своих вещей самый красивый наряд – морковного цвета сарафан, похожий на колокольчик, с рукавами-фонариками, – один из последних подарков Прокоповны, созданный ею специально для меня в единичном экземпляре. Волосы заплетаю в косу, перевязываю алой лентой и кокетливо выкладываю на грудь. На ноги – мамины молочного цвета лакированные лодочки с черными носиками. На плечи – мамин нежно-молочный плащ. В карман главный аксессуар – нож.

Когда я покидаю дом, стрелки больших кухонных часов показывают время без четверти шесть. Родителей еще не было даже на горизонте, да и мало меня их появление волнует. Меня вообще ничто не волнует, кроме стоявшего перед глазами лица человека, который загубил мою юность. Будто робот с определенной встроенной программой, я двинулась в заданном направлении, чтоб справиться с поставленной задачей. Ни о чем не думая, не анализируя, не размышляя, – я просто не способна была это проделывать, мозг дал полнейший сбой и отказывался работать правильно.

Найти Костю было несложно. Пока все взрослые праздновали День труда в различного происхождения государственных столовых, а затем на танцах, молодежь зажигала на берегу озера. Так было всегда, и этот год не стал исключением.