– Неужели действительно настолько горячая? – с интересом спрашивает он.

– О, ты даже не представляешь. Эта девушка сумасшедшая и голодная в постели. Она отдается чувствам, и это непередаваемо. Она знает все мои желания, слышит их интуитивно. Она раскрепощена и… и просто невероятна.

– Эрик, и все же прими мои соболезнования. Ты влюбляешься в нее, я не слышал, чтобы ты так воспевал Соню на протяжении всего этого времени, хотя утверждаешь, что любишь ее, – сочувственно говорит он.

– Ноа, ты же знаешь меня. Раньше для меня влюбиться было как виски выпить, только вот интерес угасает так же быстро, как и алкогольный дурман. И это произойдет, я уверен. И она верит в меня, – я вспоминаю вчерашние слова Хлои за столом и улыбаюсь.

– Твой интерес до сих пор не угас. А ты летал в Даллас два месяца назад. Скажи, ты вспоминал о ней все это время?

– Нет.

– А теперь попробуй честно.

– Практически каждый день размышлял, что она делает, забыла ли меня, где она, кто она. При каждом сексе с Соней. Три раза за эти два месяца.

– Парень, да у тебя сперма в голову бьет, – смеется он.

– Сейчас она застыла от вчерашнего, – усмехаюсь я, а он снова начинает громко смеяться.

– Слушай, отдай ее мне. Я тоже хочу это испытать, – говорит он, и моя улыбка тут же исчезает.

– Я прибью тебя, если тронешь мою Хлои. Понял? Только заикнись. Она моя, – цежу я.

– Твою Хлои. Ага, и после этого ты говоришь, что только секс тебя к ней влечет. Ну-ну, – он качает головой, а я задумываюсь.

Нет. Да я не могу влюбиться в нее. Нет, точно нет.

– Подбросишь меня до Малибу? – спрашивает он, принимаясь за обед.

– Без проблем. Завтра в девять вылетаем, – киваю я.

– Отлично, как в старые добрые времена. И да, что скажет твоя дочь, если узнает?

– Она не узнает об этом. Хлои не допустит, как и я. Наша связь останется только между нами. А она будет, уверяю тебя.

– Не заиграйся, Эрик. Не забывай, что Хлои еще молода, не ломай ее представление о мире мужчин. Она не такая, каких ты выбирал раньше. Она из другой лиги.

– Знаю, что она другая. Я даже сравниваю ее с Мел, и она отличается от нее. Она отличается от всех женщин, которых я знал. Это сильно притягивает, – вполголоса говорю я.

– Ты старый извращенный мудак, Эрик. Тогда желаю тебе удачи, и насладись этим временем. Запомни мои слова, плоды будут не такие вкусные после того, как их съешь, – он тяжело вздыхает, а я отмахиваюсь от него.

Нет, все будет хорошо. Мы оба насладимся друг другом, а дальше… дальше вернемся к своим одиноким жизням. Я к Соне, а она – воплощать свою мечту.

Только почему я говорю сам себе, что буду одинок? Ведь есть Соня, и нас уже двое.

Не думай об этом. Не анализируй. Пришло время показать Хлои, моей Хлои, что я не полный придурок, желающий совокупляться день и ночь. Хотя я он и есть.

Черт, до сих пор все болит! Откуда она вообще взяла этот вариант мщения? Умная дьяволица!

Хлои

– Завтра в шесть я тебя подниму, – обещает мне Мел, пока мы поднимаемся на второй этаж пентхауса, неся в руках пакеты с обновками для отдыха в Малибу.

– Хорошо, но я будильник поставлю, – с улыбкой отвечаю я ей.

– Спокойной ночи, Хлои. Пожелай мне, чтобы во сне я превратилась в Джейсона[1] и зарубила Соню.

– Мелания, – смеюсь я, и подруга делает движение, перерезая себе горло, и под характерное кряхтение, захлебываясь выдуманной кровью, скрывается в спальне.

Я остаюсь в коридоре, смотрю на закрывшуюся дверь, и все веселье, вся эта фальшь моментально разбивается на мелкие осколки.

Не понимаю. Совершенно ничего не понимаю. Почему до сих пор так тяжело от слов Эрика? Почему это так давит на меня? Почему именно он это сказал?

Я привыкла. Привыкла к тому, что манипулировать – хорошо, играть роль – хорошо, контролировать чувства – хорошо. Возможно, Грег был прав, я робот, улыбающийся всем, идеально выполняющий все задания и поручения. А внутри ничего. Пустота. Только чувственность и хороший секс стали для меня подпиткой в жизни.

Я вхожу в спальню и бросаю пакеты на пол.

Достав мобильный, я смотрю на него и набираю номер брата. Мне необходим родной голос, заверение, что он помнит меня и любит. Хотя бы он.

– Привет, сестренка, – услышав бодрый и веселый голос Нила, я улыбаюсь.

– Привет. Как у тебя дела?

– Отлично! Даже более чем. Помнишь Алису?

– Девушку, которая уехала учиться на ветеринара? – уточняю я.

– Да, мы же встречались когда-то. Так вот, она вернулась к родителям, и мы сходили в ресторан, поболтали. И, в общем, мы решили жить вместе. Она вернулась в город насовсем, и мы хотим попробовать построить отношения, ведь тогда у нас попросту не хватило времени. Ты же не против, что она будет жить с нами?

– Нет, Нил. Я очень за тебя рада, тем более я буду учиться в Нью-Йорке, да и мои каникулы в самом разгаре. Завтра вылетаем в Малибу с Мел и ее отцом.

– Здорово. Родная, мне надо бежать, помогаю Лисе распаковывать вещи. Пиши мне и будь осторожна. Люблю тебя.

– И я тебя, – говорю я гудкам в телефоне.

Лишняя! Лишняя! Лишняя!

По щеке скатывается слеза, и я смахиваю ее пальцем. Нет. Я не буду плакать. Я не собираюсь жалеть себя. Нет!

«Мы лишние для твоего отца, Хлои. И ты должна быть ему благодарна, что он оплачивает тебе все твои развлечения», – в голове вспыхивают слова матери на моем седьмом дне рождения, когда я продолжала ждать его. Верить в него. А оказалось, верить-то и не в кого.

Я устало достаю чемодан и выкладываю теплые вещи, упаковывая необходимые. Я запрещаю себе думать об отце, лучше злиться на Эрика за его слова, за то, что он заставил меня вспоминать и открыть мои настоящие эмоции.

Нельзя никого любить. Нельзя ни к кому привязываться. Они всегда уходят и оставляют тебя.

Одиночество. Вот мой диагноз.

Любые отношения прерывать тогда, когда больше не получаешь удовольствия от секса. И вот причина, из-за которой я решилась на ту ночь с Эриком. Он тоже был одинок.

А сейчас? Я люблю Мел, она мне как сестра. Но и тут он прав, когда-нибудь мы разойдемся. Она найдет свою любовь, а я стану сварливой тетушкой, живущей на берегу моря, и буду печь хлеб.

– К черту тебя, жеребец, – фыркаю я, с силой захлопывая чемодан.

Он не имеет права хотеть меня. А я не имею возможности разрушить это. Я не могу смотреть на него и не видеть голым. Не могу думать, только бы поцеловать его. Наваждение. Он стал моей ненавистной тайной фантазией, и это раздражает.