памяти лишь отдельные фрагменты, но редкими вечерами, когда весь мир затихал, а мысли становились громче, произошедшее всплывало в голове в чётком хронологическом порядке и с такими деталями, что иногда становилось жутко.

Андрей предпринял попытку встать – бедренная кость словно раскололась, а острые края впились в плоть. Андрей стиснул зубы, попытался встать с колен, но боль, боль – такая боль! – вгрызлась в мышцы, будто голодный хищник – в падшую жертву.

– Держи ему руки! – крикнул Синицын. – Заведи их за спину и держи, мать твою!

Его запястья сцепили оковы, чьи-то ладони завели его руки за пояс и теперь прижимали к тазу, как бы говоря: «Ты не выберешься, дружок». Андрей мог бы попытаться вырваться, ведь знал, что мышцы на его руках самые крепкие в классе, но из него вытекло столько сил, что уже приходилось с трудом держать веки открытыми. Глаза выхватили приближающегося Синицына: он стянул с себя футболку, теперь всем была видна его большая – нет, огромная – грудная клетка. Приблизившись к Андрею, он врезал ему по лицу, и если б на кулаке до сих пор был кастет, то он сломал бы челюсть, выбив из суставов и образовав трещину в кости. Голова Андрея откинулась, он увидел – увидел очень чётко, – как капли крови, вылетевшие из его рта, попали на белые колготки одноклассницы. Красные-красные пятнышки. Послышался девичий визг, стук каблуков, стройные ножки исчезли.

– Сейчас я с тобой поболтаю, Андрей Бедров.

Синицын подошёл ко всё ещё стонущему Гоше (я приготовил ему яичницу), взял у него его же футболку, вернулся к Андрею, запихал скомканную футболку ему в рот. Скулы тут же свело от вкуса чужого пота. Резкий, прошибающий до мозга костей запах ударил в нос. Языком Андрей почувствовал влагу в том месте, что прикрывало подмышку Гоши, и попытался выплюнуть футболку, но Синицын не позволил ему этого сделать: он накинул ему на голову собственную футболку, убедился, что она расположена на линии рта, натянул свободные концы и завязал двойной узел на затылке – получился своеобразный кляп из вонючих, пропитанных потом футболок.

– Теперь ты можешь только мычать, говнюк, – Синицын встал напротив него. – Что ж, приступим к самому главному?

И впервые Андрей, подняв голову, осмотрелся. Стоя на коленях в школьном коридоре, чувствуя, как волокна мышц на бедре съедает плавящийся свинец, с засунутой в рот футболкой, он был в окружении двадцати двух человек, что встали кольцом и смотрели на происходящее словно зрители в Колизее. Кто-то улыбался, но у большинства глаза расширились от страха, а руки тряслись, поэтому приходилось прижимать их к телу или сцеплять в замок. В центре кольца выл от боли маленький лысый чёрт Гоша, держась за причинное место, другой отпрыск Синицына стискивал Андрею запястья, а сам он, Большой Мальчик, голый по пояс, стоял перед ним подобно рыцарю, выигравшему битву. Солнечный свет, проникающий в школу через окна, ложился на его блестящий от пота торс. Смотря на него снизу вверх, Андрей видел перед собой великана. И именно тогда он почувствовал, что его публично вогнали в грязь, смешав с вонючим дерьмом.

Лучше б я тогда прыгнул; пришёл раньше Лизы и сдох, а не стоял бы сейчас здесь перед этим подонком на коленях, на глазах у всего класса.

К глазам начали подкатывать слёзы, но Андрей сдержал их. Только заныть сейчас не хватало.

Синицын расправил плечи и сказал:

– А теперь слушай меня, Андрей Бедров, потому что у тебя нет другого выбора.

Он стал слушать.

***

Синицын опять надел кастет. Видимо, считал, что с ним выглядит гораздо круче.

– Ты очень некрасиво повёл себя, Бедров. Ты оскорбил Клеопатру, ударил её, – и даже не в первый раз. Ты избивал её на протяжении двух недель.

Что мог сделать Андрей? На мгновение ему захотелось крикнуть всему классу, что это неправда, что он не бил Клеопатру, а лишь слегка жестил, потому что она сама того просила да и обращалась с Андреем порой намного жёстче – лишь недавно зажила подаренная ей царапина, открывавшая вид на плоть. Андрей понимал, что сейчас за него говорит Синицын, что класс верит ему, а он может лишь мычать в футболку.

– Ты выставил себя типа героем, типа защищаешь обиженных и униженных, а сам… – глаза Синицына вцепились в глаза Андрея, – … сам-то ублюдок похлеще меня. Так, Бедров? – Он присел на корточки, теперь две пары глаз стали ещё ближе друг к другу. – Ты врезал мне подносом по лицу «в крысу», бил «в крысу», завёл руку за спину тоже как крыса. Ты не сражался со мной один на один. Ты можешь бить только исподтишка.

Кто бы говорил. Ты сам не осмелился поговорить наедине.

– Ты унизил меня в столовой – я это хорошо запомнил. Ты унизил меня при всех, ты унизил Клеопатру, ты унизил нас обоих.

Надо же. Вы теперь пара. Прошло около часа, как мы с Клеопатрой расстались, а вы уже «втюрились» друг в друга, как будто ждали этого всю жизнь. Похоже, у неё привычка держать ноги открытыми. А у тебя мозгов не хватает понять, что она через какое-то время бросит тебя, потому что такие как она долго не задерживаются на одном мужчине. Она шлюха, Синицын. А ты этого не можешь понять.

– Я не знаю, как ты вёл себя в Кадетском Корпусе, какие у вас там правила, был ты крутым или нет – плевать. В классе главный я. Всегда был и буду. А ты, Бедров, должен уяснить это, потому что если и на этот раз не поймёшь, – его глаза приблизились, – я убью тебя. Не обойдусь одним ударом кастетом, а сломаю тебе все-все кости. Медленно, с наслаждением.

Прямо гроза мафии. Наверняка считает себя невероятно крутым. Он запомнит этот день и будет вспоминать его как лучшее достижение в своей жизни.

– А теперь минутка искупления, – Синицын встал. – Сейчас ты познаешь вкус поражения.

Только сейчас Андрей заметил в толпе, окружавшую «сцену», Клеопатру. Она стояла, скрестив руки под грудью, глядя на него своими большими карими глазами сверху вниз – глазами, в которых сияла радость; глазами, которые как бы говорили: «Я победила». А под ними расплывались в улыбке губы. Это была та же женщина, с которой Андрей занимался сексом, тело которой покрывал поцелуями, но сейчас он ненавидел эту женщину, даже боль в травмированном бедре не могла затмить злобу к этим глазам, к этой улыбке, к этой царице песков с шоколадной кожей.

Несколько секунд он смотрел на неё, стоя на коленях, тяжело дыша, чувствуя отвратительный запах пота в носу и его вкус во рту. Он вглядывался в её глаза и жаждал вернуться