в безумные, широко раскрытые глаза Андрея. – Ты ж потом меня бросишь, я знаю. Ты никогда ни в чём не нуждалась, ты не знаешь, каково это, когда жрать нечего, когда ты то и дело поглядываешь на охранника, пытаясь стырить с магазина батончики. Что, не было такого? Ни разу не зашивала дырки на одежде, потому что новой просто нет? А? Не знакомо?

Клеопатра тяжело дышала. Уже не от желания запустить в свой рот часть мужчины, а от страха. Да, она боялась. А потому с ней можно было говорить. Когда люди тебя бояться, они улавливают каждое слово и не смеют перебивать.

– Меня тошнит от твоего дома, от этой роскошной кровати, на которой уместится полвзвода, от этих комнат, золота, блеска, твоей манеры речи. Ты просишь меня трахать тебя, заставляешь меня трахать тебя, но дальше моего члена ты ничего не видишь. А я вижу всё. И я презираю себя за то, что занимаюсь с тобой сексом среди роскоши, среди богатства, в то время как дома мы подвешиваем продукты за форточкой, потому что не можем починить холодильник. Да, у отца есть деньги, но, похоже, ему легче потратить их на любовницу, чем на грёбанный холодильник! И…

Андрей остановился, осознав, что слишком много говорит. Он чуть ослабил хватку (на её руках останутся синяки), перевёл дыхание и продолжил:

– Мы заканчиваем наши отношения. Мой член остаётся при мне, твои ноги – при тебе. Больше они встречаться не будут. Усекла? – Клеопатра послушно кивнула, страх так и сквозил в глазах. – Никаких поцелуев, объятий, попыток начать всё заново. Это конец. Сейчас мы вернёмся в класс, и делай что хочешь. Больше наши жизни не переплетены.

Дверь в туалет открылась, в проёме показались головы одноклассников. Один из них, наткнувшись на взгляд Андрея, закрыл дверь.

– Мы больше не пара, – повторил он. – И если в следующий раз ты, Клеопатра, решишь схватить меня между ног, вспомни, с какой болью я чуть не сломал тебе руку.

Когда она вышла из туалета, из её глаз хлынули слёзы.

***

Следующим уроком была география.

Андрей, как всегда, сел за одну парту с Колей, но теперь он чаще оборачивался назад и поглядывал на Клеопатру.

Она поступила ровно так, как он и предполагал – начала разносить сплетни.

Подсела она к Синицыну, и разговаривали эти оба явно о нём, потому что всякий раз, когда Андрей поворачивался, натыкался на их взгляды, в которых не было и намёка на что-то хорошее. Губы беспрерывно шевелились. Иногда к ним оборачивались подруги Клеопатры, и тогда шептался весь ряд. В шёпоте часто проскакивала фамилия «Бедров». Андрею это не нравилось, а особенно не нравился взгляд Клеопатры, который она кидала в него, перед тем как вновь обратиться к Синицыну. Тот иногда доставал телефон и что-то печатал. У нескольких людей из класса трещали телефоны. Они вытаскивали их из карманов и что-то печатали в ответ. Учитель был слеп.

– Коля, – Андрей обратился к нему как можно тише, – мне понадобится твоя помощь.

Николай Сниткин, который был Андрею другом долгие шесть лет, лишь слегка повернул голову и спросил:

– С чего ты взял, что я стану тебе помогать?

На несколько секунд повисла тишина. Откуда-то издалека доносился голос учителя, ещё дальше находился на грани слышимости голос Клеопатры. Андрей смотрел в глаза Коли и пытался – пытался! – найти в них то, что всегда сквозило там в кадетские годы – доверие.

Но не нашёл.

– Мне… Послушай, amigo, я чувствую, сегодня что-то будет и…

– Не называй меня «amigo», – выпалил он. – Ты не имеешь права произносить это слово.

И Коля отодвинулся как можно дальше, уместившись на краю парты.

Андрей опустил голову, продолжая слышать не стихающий за спиной шёпот и клацанье сенсорных телефонов, на дисплеях которых всплывали новые уведомления.

***

Может, то была глупость, а может, храбрость, но Андрей никогда не убегал, зная, что, скорее всего, ему готовят встречу. Ему бы следовало выйти из класса самым первым и очутиться в другом ещё на перемене, но какая-то его часть противилась этому, считала, что так поступают только трусы.

Наверное, всё-таки глупость. Не будь Андрей таким глупым и самоуверенным, он бы избежал большинства драк.

Андрей вышел из класса последним. Его переполняло чувство, какое обычно наступает перед предполагаемой дракой: под грудной клеткой разливается чёрная (именно чёрная) пустота с примесью красного, на кончиках пальцев высекаются искры, во рту уже чувствуется вкус крови, ожидание того, что вот-вот должно произойти, подпаливает кожу. В такие моменты в голове смешивались энергия дикого зверя и холодный рассудок математика, углубившегося в решение задачи. Подобное запоминаешь в деталях, потому что обычно за этим следует драка, из которой ты либо выйдешь победителем, либо проигравшим с множеством травм. По своему опыту Андрей знал, что с ними лучше не затягивать – сломанные кости быстро срастаются.

Он вышел на лестницу, чтобы спуститься на первый этаж (информатика была одним из тех немногих предметов, что находились на самом нижнем этаже), прошагал несколько ступенек и… да, увидел их.

Ну конечно.

По его душу.

Они стояли на небольшой лестничной площадке – пролёте, после которого ступеньки меняли направление. Андрей насчитал пятерых, но подумал, что если они не совсем тупые, то должны были поставить как минимум двоих на «шухер» – вверху и внизу лестницы. Выходило семь. Один против семерых. Хоть у Андрея и были натянутые отношения с математикой, он смог понять, что единица меньше семёрки.

В «Фантастической Пятёрке» были и Синицын; он казался дубом среди сосен, потому что его прихвостни вышли намного уже в плечах и меньше ростом. Синицын являлся самым здоровым, самым большим в классе, и сейчас, в окружении не таких уже великанов, он казался настоящим титаном. Титаном, глаза которого впились в Андрея. Пять пар глаз выжимали его взглядом, пока в зрачках клубилось предвкушение грядущего.

Совсем как шакалы, загнавшие льва в ловушку.

– Спускайся, – сказал Синицын. Улыбка играла на его широком лице. – Я давно хотел с тобой поговорить.

Хочешь поквитаться со мной, подумал Андрей, и наконец кто-то подбросил тебе повод. Но почему же ты не пришёл один? Да потому что тебе нужна публика, которая разнесёт произошедшее по всей школе, ты хочешь вернуть авторитет, а, выйдя со мной один на один, никакой авторитет ты не вернёшь. Хочешь унизить меня. Унизить при всех.

– Ты оглох? – взревел Синицын. – Спускайся!

Свет, пробивающийся сквозь серые облака на Петербургом и просачивающийся на лестничную площадку через окно, ложился на голову каждого из пятерых. Синицын, подобно главарю, стоял посередине, двое – слева, двое – справа. Эти личности были из разряда тех, кто не осмеливается решать вопросы в одиночку, кто всегда молчал и был довольно покладистым, но в компании себе подобных становился