Хемингуэй очень высоко оценил письмо Брейдена и даже какое-то время носил его с собой. Дело было не в том, что он чувствовал себя обязанным служить своей стране в военное время. Операция Friendless была средством реализации моральной потребности Хемингуэя в демонстрации мастерства, храбрости и самоотдачи на собственных условиях. Хотя он и стал командиром, у него не было воинского звания. Как он написал в письме своему другу Арчибальду Маклишу в мае 1943 г., ему работалось «очень спокойно, что немыслимо ни при ловле… крупной хищной рыбы, ни при наличии звезд на… вороте» — и это делало его счастливым, как никогда.

Хемингуэй все еще носил письмо посла с собой в 1944 г., когда он столкнулся с Лестером в Лондоне. Они повстречались в одном из лучших отелей города, Dorchester, всего в нескольких шагах от Гайд-парка, практически за углом от американского посольства на Гросвенор-сквер. Не успели они осушить по первой порции шотландского виски в полутемном, обшитом деревянными панелями баре, как Эрнест сообщил младшему брату, что у него есть секрет, которым он может поделиться с Лестером, если только тот обещает «не рассказывать о нем никому… Никому, понимаешь?». Затем Эрнест достал из внутреннего кармана письмо Брейдена в замусолившемся к тому времени конверте. Прочитав письмо, Лестер сразу понял, как Эрнест гордится тем, чем он занимался на Кубе.

Куда все это отодвигает НКВД, разведслужбу с долгой памятью? Кое-кто в московском центре, скорее всего, помнил в 1943 г. о том, как писатель согласился стать шпионом около трех лет назад, но так и не реализовал свой потенциал. Когда операция Friendless подходила к концу, «работник» НКВД — предположительно сотрудник советской разведки — встретился с Хемингуэем на Кубе, чтобы прощупать его настроение.

Документальные свидетельства здесь опять становятся обрывочными. Скорее всего, человек, обосновавшийся в Гаване, получил сообщение из Москвы с вопросом о Хемингуэе. Этот человек, или «работник», должен был сам решить, как ему лучше связаться с писателем, и, поскольку речь шла не об атомных секретах, вполне мог выбрать прямой контакт. Возможно, советский агент решил «действовать в открытую» и просто позвонил Хемингуэю в Finca Vigía, как делали его многочисленные друзья и поклонники, а затем предложил писателю встретиться в местном ресторане. Не исключено, что он предъявил Хемингуэю в качестве пароля те самые марки, которые тот передал в 1941 г. для использования в качестве опознавательного сигнала. После того как «работник» идентифицировал себя, у него с писателем, скорее всего, состоялся разговор, в ходе которого представитель советской спецслужбы постарался получить информацию о деятельности Хемингуэя. Хемингуэй вполне мог рассказать ему о Pilar — это была его излюбленная тема в 1943 г. — и о войне. Очень вероятно, что он стал расхваливать великую победу Советов над фашистами под Сталинградом, одержанную в начале этого года. Даже если Хемингуэй и не хотел быть активным шпионом, он не переставал восхищаться Советами и их победами в войне против фашизма еще с 1937 г., со времен Испании.

У Хемингуэя и человека по имени Майкл Стрейт были очень похожие отношения с НКВД, хотя эти двое, скорее всего, никогда не встречались. Если бы они встретились и сравнили свои записи, то увидели бы, что советские спецслужбы прекрасно знали, как вести дела с сопротивлявшимися, но занимавшими хорошее положение агентами в Америке. Стрейт в конечном итоге написал мемуары, где рассказал, как сотрудники НКВД умели мягко, но настойчиво надавить.

Стрейт был состоятельным американцем, мать которого после смерти его отца вышла замуж за англичанина. Он поступил в Тринити-колледж в Кембридже в 1935 г. и постепенно, шажок за шажком, стал социалистом, потом коммунистом и, наконец, в 1937 г. шпионом, работающим на НКВД. Ключевыми этапами этого превращения были посещение Советской России и гибель его друга, коммуниста и поэта Джона Корнфорда, которого убили в боях за Республику в Испании. По утверждению Стрейта, он переосмыслил свое отношение к шпионажу вскоре после окончания Кембриджа — это был его вариант синдрома раскаяния покупателя. После того как он пересек Атлантику и, задействовав свои многочисленные связи, получил место в Госдепартаменте в Вашингтоне, казалось, что история с НКВД осталась позади. Весной 1938 г. советский агент, назвавшийся Майклом Грином, разрушил эту надежду. Он позвонил Стрейту, а когда тот поднял трубку, с сильным акцентом сказал, что хочет передать ему «привет от друзей в Кембридже». Грин поджидал Стрейта в ближайшем ресторанчике и, как только официантка приняла их заказ и отошла, начал разговор. Советский агент извинился, за то что не представил материальный пароль. Ему не сразу удалось найти Стрейта, а пока он его разыскивал, принадлежавшая НКВД часть разорванного рисунка потерялась. (У Стрейта, надо думать, сохранилась его часть.)

Дружелюбный, общительный шпион, говоривший на хорошем английском, расспросил Стрейта о его работе и мягко намекнул, что тому было бы неплохо приносить интересные документы домой для изучения. Стрейт сказал, что к нему на стол не попадают никакие заслуживающие внимания документы. В ответ Грин просто кивнул, он ни на чем не настаивал. После обеда Грин оплатил счет и обещал позвонить снова примерно через месяц, чтобы узнать, как у Стрейта дела. Это было совсем не то, чего хотелось молодому американцу, но он не мог заставить себя отвернуться от кембриджских друзей или заявить этой пешке НКВД, что больше не желает ее видеть. Намного проще было отложить открытое столкновение. Кроме того, неясно, может ли вообще агент сказать, что решил завязать? В конечном итоге Стрейт выбрал компромиссный вариант. Появление Грина, возможно, и было «катастрофой», которой Стрейту хотелось избежать, однако, как он пишет, они «расстались по-дружески».

Между встречей Стрейта с человеком, назвавшимся Грином, и первой встречей Хемингуэя с представителем НКВД на Кубе есть определенное сходство. В обоих случаях результат был неокончательным. Советский «работник» и американский писатель не строили никаких конкретных планов. Однако, как и в случае Стрейта и Грина, они расстались по-дружески. У советских спецслужб оставалась возможность вернуться и продолжить процесс выстраивания взаимоотношений вплоть до того момента, когда Хемингуэй отправился в Европу весной 1944 г. В досье НКВД отмечается, что состоялась еще одна встреча на Кубе и могла бы состояться третья, останься Хемингуэй на острове. Не желавшие останавливаться на полпути советские спецслужбы наверняка нашли бы время и место для разговора с благосклонно настроенным, хотя и трудноуловимым писателем. В НКВД все еще верили в его потенциал. Чтобы заполучить выдающихся шпионов на американской стороне, требовалось время.

Храбр, как дикий бык

В августе 1944 г., когда американские и французские войска сражались с немцами на подступах к Парижу, Хемингуэй оказался на несколько дней в роли неофициального начальника разведки Рамбуйе, маленького городка, или, если посмотреть с другой точки зрения, большой прогалины в многовековых лесах вокруг французской столицы. Во время рекогносцировки местности в поисках путей, по которым союзники могли подойти к Парижу, писатель, а ныне военный корреспондент, и его водитель, рядовой Арчи Пелки, ехавшие на джипе по проселочной дороге, наткнулись на небольшую группу полуобнаженных французских ополченцев.