– И какой Мира была тогда?

– Похожей на олененка Бемби. Беззащитной и трогательной.

– Ничего себе трогательная и беззащитная! Сами же ее подозревали в убийстве.

– Довел ее Салихов до этого. Издевался над женой. Она счеты с жизнью сводить пыталась, да не выходило. Горничная об этом рассказала. Вот и решила избавиться от мучений иным путем. И получилось, что характерно. Знаешь, какие глаза у нее были, когда мы приехали на вызов? Полные боли, ужаса и немого вопроса. Поняла, что натворила, и не знала, как жить с этим.

– Или просто жалела мужа, который погиб так нелепо?

– Старшо́й так же сказал. Может, он и прав был. Все же опытный мужик в отличие от меня тогдашнего. Но какие у нее были глаза… – Назаркин вздохнул и снова посмотрел на портрет. – Не то, что сейчас. Если б такая вызывала нас на место гибели мужа и я бы заподозрил ее в причастности, тут же носом бы землю взрыл, чтоб это доказать. Циничная, наглая, бесстрашная баба.

– Это разве плохие качества? По-моему, в наше время выживают как раз такие.

– Да, мир перевернулся. Но когда мужик матереет – это одно, но если женщина… Печально. – Назаркин резко встал, прошел к стене, на которой висел портрет Салиховой, и развернул его «лицом» к стене. – От чего ты проснулась? – спросил он, возвращаясь на место.

Переход был таким резким, что Маша растерялась:

– Сегодня?

– Что мне сегодня? Вчера.

– Я же вам говорила, из-за темноты, я боюсь ее…

– Нет, ты испугалась, когда глаза открыла и поняла, что темно. А проснулась из-за чего? Что потревожило тебя?

– Ничего.

– Не бывает такого. Попробуй припомнить, не доносился ли до твоего слуха какой-то раздражающий звук?

– Меня не тревожат даже голоса «сестер», так что…

– Я, например, не слышу будильник, когда он звонит. И лай собаки. Но как только сосед сверху включает стиральную машину, я вскакиваю, потому что чудится, будто я в самолете, а у меня жуткая аэрофобия.

– А я темноты боюсь, поэтому и проснулась. Через веки же проникает свет. Поэтому людей тревожат солнечные лучи. А меня – мрак.

– Не сваришь с тобой каши, Мария.

– Я очень хочу вам помочь, но не могу.

– А скальпель точно в руке покойницы был? Потому что, когда мы приехали, он валялся на кровати, пусть и под рукой жертвы.

– Точно. Она держала его, как… как палочки для суши. Как-то так. – Маша продемонстрировала. – А выпал он, когда я за плечо Афанасьевны схватилась. Знаю. Нельзя было, но я на автомате.

– Не скальпелем ей горло перерезали.

– Нет?

– Не-а. Этот скальпель не очень острый, им такой точный разрез не нанесешь. Да характер раны иной. Судмедэксперт сказал, скорее опасной бритвой полоснули. То есть лезвие одинаковой толщины по всей длине.

Маша передернулась. Ей нестерпимо захотелось пить, и она, увидев бутылку минералки, попросила:

– Можно глотнуть?

– Конечно. Бледная ты какая-то сегодня, – заметил Назаркин. – Все в порядке с тобой?

– Переспала просто. Я пойду?

– Иди. Но думай, вспоминай. Уверен, ответ в твоем подсознании.

– Вы с детективных романов на сериалы переключились? Из серии «Мыслить, как преступник» и «Обмани меня»?

– Посматриваю.

– Заметно. – Маша встала и процитировала Назаркина, постаравшись передать его интонацию: – Ответ в твоем подсознании.

– А ну брысь отсюда! – разозлился опер.

– Уже ухожу, – заверила Маша и, поставив бутылку на стол, выскочила за дверь.

Она давно проснулась, но не вставала с кровати. Лежала в объятиях мужчины, с которым до утра занималась сексом, и боялась его потревожить. Он устал, ему нужен отдых…

Мира думать не думала, что Антон окажется таким фантастическим любовником. Сильным, выносливым, умелым. Он овладевал Мирой несколько раз и всегда доводил до оргазма.

– Теперь я понимаю, почему жена от тебя не отстает, – пробормотала Мира, обессиленно упав после третьего, но не последнего полового акта. – Ты просто секс-терминатор.

– Аэлиту в последние годы мало интересовали плотские утехи, она увлеклась тантра-йогой, и допускаю, что на сеансах занималась с кем-то сексом. Я был рад тому, что меня перестали использовать как секс-игрушку, но основной инстинкт во мне жив, так что я изголодался.

– А я думала, что у тебя не работает, – призналась Мира смущенно. – Ты сказал, что ничего не можешь дать, и я решила, ты о сексе.

– Нет, я о чувствах. А как сексуальный партнер я функционален. Хотя у меня были некоторые опасения на этот счет. Допускал мысль, что не получится так, как хотелось бы. Нервы ни к черту, да и не практиковался давно… – Антон притянул Миру к себе и нежно провел подушечками пальцев по ее спине: прочертил линию от шеи, скользнув между лопаток, до копчика. – С другой бы не получилось, – шепнул он. – Только с тобой. Ты необыкновенная!

– Нет, ты, – счастливо проворковала Мира.

Когда из сумки Антона вывалилась опасная бритва, она так испугалась, что хотела тут же бежать к телефону, чтобы вызвать полицию. Но сделать это нужно было так, чтоб гость ничего не заметил. Только бритва упала на плитку с таким звоном, что он прибежал на шум.

– Я твою сумку уронила, извини, – пролепетала Мира.

– Ничего. – Антон присел на корточки и поднял бритву. – Это подарок деда. Вещь, которая мне дороже всего остального. Он учил меня бриться ею. И с тех пор я не променяю дедов подарок ни на какой крутой станок. Кстати, ею очень удобно выбривать баки, узоры в волосах, брови опять же.

Антон говорил спокойно и уверенно. Казалось, ему даже в голову не пришло, что Мира могла подумать о нем плохо. Да, у него в сумке опасная бритва, и что? Разве это говорит о том, что именно ею было перерезано горло «сестры» Марины Афанасьевны и сделал это именно Антон? Если б это было орудие преступления, он точно избавился бы от него. Но бритва, старая, потускневшая, с надписью «Волго-Вятский Совнархоз» на ручке, была из категории памятных вещей. Никакой материальной ценности, но расстаться с ней невозможно.

Мира тут же забыла о том, что собиралась звонить в полицию. Вместе с гостем она вернулась в комнату, они выпили еще немного, а потом включили музыку. Мира нашла в Интернете песни Марка Антония. Они слушали, подпевали, хохотали. Потом начали танцевать. И как-то незаметно приблизились друг к другу настолько, что объятия подразумевались сами собой. А когда два взрослых, разгоряченных алкоголем и танцами человека соприкасаются телами, то тянутся друг к другу и губами. Мира думала, что на этом все закончится. Поцелуи ею всерьез не воспринимались. Так, баловство. Пьяненькая, она и с девушками целовалась, и с геями. А от Антона она не ждала ничего, думая, что он импотент. Даже когда он увлек ее на диван и настойчиво, но не грубо принялся ласкать грудь, она не была уверена, что далее будет секс. Обнимашки тоже не всегда ведут к половому акту. А вот когда она почувствовала бедром эрекцию Антона, да сильную такую, крепкую, дала волю своим рукам и губам. Мира многое умела. Была опытна и от природы горяча. Но она не позволила ни себе, ни Антону затянуть прелюдию, желая ощутить мужскую плоть в себе.