Черный гладкошерстый котяра обожал свою настоящую хозяйку и терпеть не мог меня, своего, как он полагал, домомучителя и коварного разлучника. Назначив меня главным драконом всех его бед (хотя на самом деле соперничал он с внуком моей квартирной хозяйки, родившимся в Италии), котик Филя уже больше года вел непримиримую борьбу за свободу кошек ссать хозяевам в тапки, таскать мясо из кастрюли и умирать в самые неподходящие моменты истории. Нам с Викой пришлось везти его на поезде в Москву, чтобы сдать там в гостиницу для животных, и те последние отчеты, которые приходили мне по емейлу от владелицы гостиницы, не предвещали нам с котом радостной встречи. Кот и в гостинице продолжал вести политическую борьбу, протестовал, устраивал забастовки и пикеты против человеческого правительства, дрался, и его даже пришлось перевести в отдельную клетку, что в три раза повысило стоимость содержания этого черного оппозиционера. Можно было только предполагать масштабы операции «Реванш», которые он вынашивал сейчас в своем VIP-заточении.

В общем, до появления в моей жизни котика Фили я думал, что люблю животных, теперь я в этом не уверен, но собаку, тем не менее, было жаль. К тому же очень хотелось посмотреть, что же такое поселилось на несчастной псине, так немилосердно ее раздувшее.

— Давай, давай, бедолага, — подбадривал я ее, а мой надсмотрщик с интересом наблюдал за тем, как их шерстяной сотрудник, — ибо не было сомнений, что сука несла в этом сарае исправную песью службу и явно гораздо честнее представляла законы Эквадора, чем эти прохиндеи в форме, — вступает в какие-то сомнительные отношения с задержанным.

Когда собака наконец подползла, выяснилось, что с ней приключилась беда, имя которой без помощи интернета мог бы назвать только какой-нибудь крупный специалист по паразитологии.

Под кожей животного отчетливо просматривались многочисленные жирные, сантиметра по полтора, а то и два, черви, которые медленно пошевеливались в своих отверстиях, прикрытых корками засохшего инфильтрата. К горлу подступила тошнота. Кожа собаки в местах поражения была похожа на надутый малиновый презерватив.

Полицейский вышел из-за стойки.

— Нет доктора, — сказал он по-испански, показав на собаку пальцем.

Сам факт того, что, несмотря на такой отталкивающий вид, животное не усыпили и относились даже с сочувствием, говорил о том, что собаку эту любят и не хотят принимать скоропалительных решений.

— Это насекомое, — ответил я по-английски, и мой визави то ли действительно понял, то ли кивнул просто так. Вообще-то корень «инсект» путешествовал по языкам романо-германской группы еще со времен Древнего Рима, но до языков кечуа, конечно, добрался вряд ли. Так что мужик скорее всего просто принял понимающий и важный вид.

Строго говоря, это было не само насекомое, а только его лярва — личинка, которая попала в тело бедной собаки через укус. Рану от укуса я тоже обнаружил: она была почти у самого соска и нарывала.

Я заметил, что картежники давно собрались у входа и рассматривали наш нехитрый консилиум с нескрываемым интересом.

— Эла, — сказал один из задерживавших меня полицейских, у которого лицо напоминало блин с птичьим клювом посередине.

— Это Эла? — Я показал пальцем на собаку, и птичий клюв согласно клюнул.

Не знаю, что нашло на меня в этот момент, на что я надеялся, но это сказалось как-то само собой:

— Я доктор. У вас есть аптечка? Фармасия, медикаменто? — перебирал я варианты в надежде, что они догадаются.

— Докторо? — тыкали они в меня пальцами, желая выяснить наверняка, и в конце концов поверили. К счастью, аптечка в этом забытом богом месте имелась, наверное, прилагалась к американским наркотестерам.

Все засуетились. Меня выпустили из клетки. Я заметил, что, пока несли аптечку, в сарае появилась та самая женщина с грудями-огурцами и девчонка, тверковавшая на заправке. Мальчишку уже куда-то сбагрили. Обе дамы остановились у входа и напряженно наблюдали за манипуляциями. В аптечке нашелся шприц на двадцать кубов и новокаин. Скальпелем послужил обыкновенный нож, который правоохранители обработали какой-то мутной жидкостью, судя по запаху, самогонкой.

— Эла! — вдруг звонко вскрикнула девочка, когда собака уже заметно прибалдела от дозы обезболивающего. Девочку вывели.

Срезав торец шприца, я вставил его в одно из отверстий, и с первой же попытки в шприц затянулись сразу три белые продолговатые лярвы с небольшой серой полоской на боку. Полость шприца быстро наполнилась черной собачьей кровью.

Я делал надрезы и подсасывал моим обрубком шприца. Уже на третьем надрезе я понял, что если немного поддеть пробку инфильтрата и надавить, то личинки вылезают сами, оставляя после себя сочащиеся кровью дыры по полсантиметра в диаметре. В такое трудно поверить, если не видел собственными глазами. Гниющая, лишенная возможности вылизывать себя сука воняла, словно смертный грех, кажется, личинки тоже издавали зловоние, но в общем букете я уже слабо различал каждый отдельный аромат. Пару раз меня чуть не вывернуло, и в этот момент я благодарил судьбу или кого-то того далекого, но неравнодушного за то, что мне не удалось пообедать. Минут через пять медицинские перчатки были все в крови, а алюминиевая суповая тарелка, из которой устроили импровизированное медицинское судно, доверху заполнилась белыми тугими червями, которые опасливо пошевеливались, лишенные привычной среды обитания, и были похожи на анальные свечи от запора. В стадии личинок паразиты обычно не опасны, поэтому, несмотря на отвратительное зрелище и жуткое зловоние, я не сильно рисковал.

Полицейские тихо перешептывались. Я снял перчатки.

— Доктор, доктор… — Я различал уважительные нотки в речи моих мучителей, перед которыми явно встала какая-то моральная дилемма.

Один из полицейских любезно протянул мне свой телефон, предлагая сделать звонок.

Виктория не отвечала.

Я развел руками и приготовился вернуться в свое заточение, но вместо этого мне вдруг предложили стул, а потом вывели помыть руки к железному умывальнику на стене сарая. Женщина с грудями-огурцами уже несла кокосовое молоко и… черт, да, это был куй на палочке. Поборов очередной приступ тошноты, я уже мысленно настраивал себя взять шампур: было явно не до жиру. Но, считав мое выражение лица, означавшее на всех языках мира одно и то же, женщина забрала свой своеобразный шашлычок:

— No?

Она скрылась в кустах вместе со своим угощением, но только для того, чтобы через несколько минут вернуться и поставить на стол тарелку желтого супа, в котором плавали картошка, кусочки чего-то белого и половина авокадо.

— Locro del papas, — торжественно объявила гологрудая хозяйка по-испански.

— Locro del papas, supa! — повторила она и улыбнулась крайне церемонно, мол, кушайте, для вас только вегетарианское.

Блюдо жареной картошки оказалось жареными бананами, нарезанными кубиками, как мы режем клубни. Суп же показался мне не просто вкусным, а божественным, сравнимым разве что с маминым борщом. Желтизну придавала кукурузная мука, а белыми островками плавал кисловатый, но очень приятный на вкус сыр. Я уже видел этот желтый суп в кафетериях Кито, однако и представить не мог, в сколь экзотических условиях мне доведется отведать это популярное блюдо местной кухни.