Среди изучающих иностранные языки популярно мнение, что нет на свете ни одного сложного языка, если от его знания зависит твоя жизнь. Ситуация с наркоисторией убедила меня в том, что это сущая правда. Мой экспресс-курс испанского и одновременно языка кечуа уложился в какие-то пару минут.

— Кто эта чика? — поинтересовался полицейский, похожий на перевернутую черепаху, сделав рукой жест от затылка до своей круглой пятой точки, торчащей из штанов в разные стороны, словно перезрелый патиссон. Я догадался, что так он показывал длинные волосы и имел в виду Викторию, пролетевшую по участку маленьким, не очень разрушительным, но очень громким торнадо.

— Тетя, — ответил я. — Сеньора. Ми сеньора.

Они заулыбались:

— La hermana de tu madre?

Это было понятно. Сестра моей мамы.

— Si, — кивнул я.

— Бонита! — восхитились они.

— Искайнинманта синчи аллин! — что-то в этом духе они повторяли друг другу с самым многозначительным видом, и я понял, что Виктория теперь может по праву гордиться тем, что ее «бонита» произвела фурор даже в глухих джунглях Эквадора, практически в самом центре мира.

Полицейские все еще раздумывали, как им выкрутиться из щекотливой ситуации: и меня отблагодарить, и не потерять прибыли, на которую все уже некоторым образом рассчитывали. Оба полицейских казались немного смущенными.

В такие моменты чувствуешь себя совершенным бревном. Еще пару часов назад я искренне полагал, что выторговать у Хорхе обогреватель — это верх ораторского мастерства, но жизнь мгновенно преподнесла новый вызов моим представлениям об эффективной коммуникации.

Однако мои новые знакомые оказались намного предприимчивее, чем я мог ожидать. Как только я доел желтый суп, раздвинулись те самые кусты, которые исполняли здесь роль театральной кулисы, и на тропинке показалась уже знакомая женщина все в той же футболке вместо юбки. Теперь она вела под руки старика. Старик явно был аксакалом этой деревни, потому что его длинные седые волосы, заплетенные в две тоненькие косички с цветными ленточками, свисали до самой груди, а из волос торчало несколько черных вороньих перьев с левой и с правой стороны.

В отличие от простоватых физиономий полицейских, лицо старика дышало покоем и монументальностью, как старинная икона. Вождь не вождь, но некоторые признаки венценосной особы у него имелись. Лицо аксакала было поделено на две неравные доли: верхняя часть, широкая, как будто лежала на гладких красноватых скулах, а нижняя часть, напротив, совсем маленькая, острая. Кажется, зубов у деда не имелось уже очень давно.

Старика усадили на стул и прислонили спиной к сараю.

Блинолицый полицейский жестами объяснил, что дед внезапно перестал слышать. Мол, не поможете ли, господин доктор.

Я мысленно закатил глаза, но, как говорится, назвался груздем…

Посмотрев в грязные вонючие уши аксакала с видом, будто я профессор медицины как минимум, я, само собой, в стремительно сгустившихся сумерках, да без каких-либо средств освещения, ничего там не обнаружил, но зато кое-что вспомнил. На сей раз на помощь пришла филология. Как пасынок двух наук, медицины и филологии, — на сына, по словам Виктории, я не тянул ни там, ни там — я имел право ожидать помощи от обеих из них. От медицины я уже кое-что получил, настал черед словесного искусства.

Мне вспомнился интернет-рассказ какого-то то ли морпеха, то ли просто солдата, которому удалось спасти себе жизнь среди диких африканских племен с помощью промывания ушей одному из местных старейшин. Дома, в России, за собственным письменным столом рассказ показался невероятным и был отнесен к жанру хвастливой армейской байки, вся задача которой сводится к тому, чтобы заслужить авторитет у сослуживцев не столько боевой удалью, сколько бурной фантазией и острым словцом, но сейчас история показалась мне уже не столь оторванной от жизни.

Как известно, у пожилых людей очищение ушных раковин происходит медленнее, так как с возрастом меняется состав серной пробки, она становится более густой и вязкой. Отсутствие медицинской помощи плюс антисанитария и возраст — самые что ни на есть благоприятные условия для механической глухоты. Даже если процедура ничем старику не поможет, выглядеть это будет эффектно, а любой положительный эффект, как известно, старт для торга или, говоря научным языком, для начала эффективных переговоров.

Вооружившись новым двадцатикубовым шприцем и разведя все тот же новокаин, я шандарахнул, что было мочи, деду по ушам и со второй попытки действительно добыл из каждого отверстия по пробке размером со средней величины маслину.

Дед посмотрел на меня удивленно, что-то сказал полицейским, наши взгляды встретились, и в этот момент я отчетливо понял, что, возможно, впервые в моей жизни филология и медицина объединились и, не конкурируя за первенство, отыграли на успех операции в прямом и переносном смысле этого слова.

Боялся я только одного — вот сейчас снова раскроется зеленый занавес, и к доброму доктору Айболиту потянется вереница страждущих и бесноватых.

— Можно? — спросил я, показав на телефон, и полицейский снова передал мне свой аппарат.

На сей раз телефон Вики ответил. Только заговорил он голосом не моей тетки, а Павла Кнопкина.

— Саша, только не пугайтесь, — сказал Павел с такой интонацией, что я почувствовал дрожь в коленях и сам сел на табурет, прислонившись к деревянной стене сарая, где недавно восседал мой необычный пациент.

— Что случилось? — проговорил я, понимая, что начинают сбываться мои худшие предчувствия и самые мрачные прогнозы.

— Виктории стало нехорошо, но мы уже вызвали доктора. Все будет в порядке.

— Что с ней?!

— Я не знаю.

— Что происходит?

— Не знаю.

— В чем проблема? Какие симптомы?

— Кажется, что-то с сердцем… Возможно, из-за жары. У нее были проблемы с сердцем? А где вы сами?

Чертов гад! Проблемы с сердцем!

— У нее нет проблем с сердцем! — крикнул я. — А сам я в полицейском участке…

— А вы-то там как оказались? Вас же не было в гольф-клубе, когда все произошло? — Кнопкин рассуждал с поразительным для такой ситуации хладнокровием, выдававшим его с головой.

— Павел, Виктория — аллергик. Скажите, она ела рыбу?

— Рыбу? — Он помолчал. — Нет, думаю, нет.

— Что она ела?

— Я не знаю.

— Это не может быть сердце!

Но Кнопкин больше не хотел говорить со мной:

— Мы уже вызвали врача, ждем, все будет хорошо.

Он положил трубку.

— Козел! — в сердцах воскликнул я и чуть было не швырнул трубку в сарай, но вовремя вспомнил, где и с кем я нахожусь.