Пришлось повторить имя и фамилию по слогам, чтобы Фиона разобрала. Потом я объяснил, как мне это имя попалось.

Тем утром я отправился в Колиндейлскую библиотеку — поискать в газетных подшивках еще каких-то упоминаний о смерти в Уиншоу-Тауэрс в ту ночь, когда Мортимеру исполнилось пятьдесят лет. Наверное, вы помните, что местная газета обещала держать читателей в курсе дела. Я наивно рассчитывал, что в ней опубликовали серию подробных заметок о начавшемся расследовании. Но что и говорить — я не принял во внимание, что семейство Уиншоу владело той самой газетой, а Лоренс был гроссмейстером той ложи, среди самых влиятельных членов которой значились и несколько шишек из полиции. Либо о таком расследовании не сообщат, либо — что вероятнее всего — не начнут его вовсе. Представляла интерес только одна деталь — коротенькое продолжение заметки, которую я уже видел, хотя скорее загадочное, чем полезное. Там говорилось, что ни на какие обстоятельства дела свет пролить больше не удалось, но полиция желает допросить частного детектива, работающего в этом районе, — упомянутого выше мистера Оникса. Судя по всему, некто, отвечающий описанию погибшего человека (чья личность до сих пор не выяснена), был замечен обедающим с детективом в одном из ресторанов Скарборо в вечер неудавшегося ограбления; более того, по сведениям, полученным от местного адвоката, выступающего представителем Табиты Уиншоу, в начале месяца мистер Оникс навещал ее в клинике Капкан-Бассетта по крайней мере трижды и предположительно — по делу. Для полноты картины в заметке сообщалось, что детектив также разыскивается в связи с тремя исками по поводу непристойного поведения (раздел 13 Акта о сексуальных правонарушениях, 1956).

И после этой статьи — ни единого упоминания о загадочном инциденте. В следующем номере гвоздем уже было сообщение о невероятных размеров баклажане, выращенном кем-то из местных огородников.

— Вот, видимо, и все, — заключил я, когда нам подали блюдо больших дымящихся креветок, обильно посыпанных имбирем и чесноком. — Этому парню, судя по заметке, уже тогда было около шестидесяти; маловероятно, что он еще жив. А это значит, что след более или менее остыл.

— Вы и сами в детектива потихоньку превращаетесь, а? — заметила Фиона, скромно вылавливая ложкой креветку. — А есть во всем этом какой-то смысл? То есть так ли важно то, что случилось тридцать лет назад?

— Очевидно, кто-то так по-прежнему думает, если считает нужным врываться к моим издателям и следить за моим такси до дома.

— Но это же случилось больше месяца назад.

Я пожал плечами.

— Все равно, по-моему, я что-то нащупал. Вопрос в том, где искать дальше.

— А я не смогу вам помочь?

— Помочь? Как?

— Я привыкла заниматься разными исследованиями. Вообще-то это моя работа. Я пишу рефераты статей из научной прессы, а после этого они индексируются и собираются в огромные справочники, которые потом обычно попадают в университетские библиотеки. Фамилия Уиншоу встречается там сравнительно часто — вас это удивит. Томас, например, до сих пор связан с довольно многими нефтехимическими компаниями. И разумеется, мелькает имя Дороти Бранвин — она ведь тоже сначала была Уиншоу? Каждый год — целая пачка материалов о каких-нибудь ее чудесных нововведениях: новые способы обработки разных тошнотворных частей куриного тела и выдачи их за настоящее мясо. Мы начали работать еще в пятидесятых, поэтому я могу посмотреть в старых справочниках. Никогда ведь точно не скажешь — может, там где-нибудь и отыщется ключик.

— Спасибо. Вы мне очень поможете, — сказал я и добавил (так же неискренне): — Похоже, у вас интересная работа. Вы давно ею занимаетесь?

— Начала… два года назад. За несколько недель до того, как наконец завершился мой развод. — Она перехватила мой взгляд и улыбнулась, — Да-да, вы не единственный, кто проиграл на этом фронте.

— Ну что ж, в каком-то смысле мне стало легче.

— У вас с Верити были дети?

— Мы сами были дети, других не требовалось. А у вас?

— У него были. Три дочери от первого брака, но ему не разрешали с ними видеться. И понятно почему. У него был маниакально-депрессивный психоз, а сам он — утвердившийся в вере христианин.

Я не очень понимал, как реагировать. С моих китайских палочек сорвался большой кус говядины, облитый устричным соусом, и приземлился мне на рубашку. Это отвлекло нас на какое-то время, а потом я сказал:

— Я, конечно, вас не очень хорошо знаю, но, похоже, он был совсем не ваш тип.

— Это правда. Вы меня не очень хорошо знаете. А он был мой тип — еще как мой. Понимаете, я, к сожалению, отношусь к таким людям… у меня щедрая натура.

— Я заметил.

— Ну вот, например, как я обрушила на вас эти растения.

— И как вы даете нищим милостыню — даже если они не очень-то просят.

То был намек на старика, подошедшего к Фионе, когда мы направлялись в ресторан. Хотя он просто спросил, который час, она немедленно вытащила из кошелька двадцать пенсов и сунула ему в руку. Казалось, старик больше поразился, чем обрадовался, мне пришлось сообщить ему, что сейчас без четверти девять, за что он меня поблагодарил и отошел.

— Ну да, — сказала Фиона. — Мне жалко людей.

— Даже если им не нужна ваша жалость?

— Но она ведь никому не нужна, правда? В каком бы отчаянном положении люди ни оказались.

Но это понимаешь только в самом конце. — Она вздохнула и задумчиво погладила бокал. — Но замуж из жалости я уж точно выходить никогда больше не буду.

— Похоже, его положение в самом деле было отчаяннее некуда.

— Они с первой женой какое-то время были ревностными евангелистами. У них уже было двое детей, а потом она в невероятных муках родила третьего. В конце концов потеряла веру — причем как-то очень злобно — и просто ушла, забрав дочерей — Веру, Надежду и Бренду.

— И сколько это длилось?

— У кого — у нас с ним? Пять лет. Почти.

— Ничего себе.

— Вот именно. — Она извлекла из тарелки последний обрывок зеленого перца и сунула в рот. — Бывают даже моменты… моменты слабости, должна признаться… когда я по нему немного скучаю.

— Даже так?

— Ну а что — ведь иногда хорошо, если кто-то рядом, правда? Например, он мне очень помог, когда умерла моя мама. Очень по-доброму.

— А ваш отец? Он… еще?..

— Жив? Понятия не имею. Он сбежал, когда мне было десять лет.

— А братья и сестры?

Фиона покачала головой.

— Я единственный ребенок. Как и вы.

После этого мы долго молча рассматривали руины нашего пиршества. Фиона аккуратно положила свои палочки на подставку; если не считать нескольких отбившихся зернышек риса, ее половина стола была безупречно чиста. На моей, похоже, Джексон Поллок творил основу для какой-то особенно зверской композиции, по замыслу целиком и полностью состоявшей из настоящей китайской еды. Мы заказали чайник чаю и тарелку личи.