происходило на этом фронте в 20-х – начале 30-х годов при Сталине, который был, как известно, не самым видным либералом из советских вождей. Значит так. Самые крупные писатели эмиграции – Горький, Бунин, Куприн и Шмелев – печатались в Союзе в 20-е годы. Выходили книги Надежды Тэффи… В 20-е и 30-е годы в Союзе издавались мемуары Деникина, безусловно антисоветские произведения Шульгина, а также белоэмигранта Романа Гуля… В конце 20-х и даже начале 30-х годов на Запад свободно ездили и даже жили подолгу Бабель, Маяковский, Ильф с Петровым, Тынянов, Пильняк и многие другие…»[359].

Во всегда ироничном и иносказательном финале выступления Довлатов подводит итог: «Я не хочу в сотый раз повторять, что гласность не бывает частичной, выборочной, половинчатой, что гласность бывает только полной и больше никакой, а все остальное есть не гласность, но сокрытие правды. Я скажу о другом. По не вполне ясной мне самому причине русская эмиграция всегда была для метрополии чем-то существенно важным. Всегда притягивала ее внимание, всегда была проблемой если не номер один, то во всяком случае чем-то требовавшим того или иного решения. Так вот. До тех пор, пока не будет решена проблема положения русской эмиграции, а решить ее можно в два счета – открыв границы и упразднив цензуру, до тех пор будут циркулировать в Союзе наши многострадальные книги, возбуждая особый интерес к запретному плоду, называемому “литература русского зарубежья”, наши книги будут для конспирации оборачивать в газету, тайно передавать друг другу и продавать на черном рынке за большие деньги, что, с моей точки зрения, не самая худшая доля. И все-таки я предпочел бы, чтобы мои книги открыто стояли в книжных магазинах, занимая скромное место где-нибудь между Саввой Дангуловым и Николаем Доризо»[360].

В том же году Аксенов в программе «Писатели у микрофона» беседует о русских писателях за рубежом в отражении гласности. Передача называется «Заляпанное стекло»: «Этим летом в Копенгагене один писатель рассказывал мне о своей недавней поездке в Москву, он был под впечатлением происходящих перемен… Так или иначе, но тот факт, что советские журналы печатают авторов, которые еще год назад состояли в каких-то вечных черных списках, уже говорит сам за себя. В Союзе писателей на улице Воровского он встретился с несколькими ответственными людьми, к сожалению, он не запомнил. Для скандинавского человека русские имена звучат труднее, чем исландские. “В общем, я им сказал, – продолжал он, – это прекрасно, друзья мои, что вы сейчас печатаете Набокова и Замятина, а вот как насчет нынешних эмигрантов? Есть ли планы напечатать кого-нибудь из них?” Тут лица собеседников посуровели: “С нынешними эмигрантами дело обстоит сложнее, дорогой скандинавский друг, это народ пестрый, среди них есть такие типы…”. “А дальше, – не без юмора продолжал он, – дальше, сэр, было упомянуто ваше имя”. “Среди них, – говорят они, – есть такие типы, как, например, Аксенов, это, знаете ли, тип. Жил, понимаете ли, припеваючи, наслаждался всеми возможными привилегиями, печатал все, что писал, в наших издательствах, а потом решил на Запад отчалить, чтобы и там нахапать побольше – хоть и неплохой писатель, но тщеславный, корыстный человек… Вот таких, как он, типов немало среди нынешних эмигрантов”. Мой собеседник смотрел на меня внимательно: “Вы можете что-нибудь сказать по этому поводу?..”»[361].

Аксенов продолжает рассказ: «С одной стороны, какой не откроешь сейчас из московских толстых журналов, обязательно найдешь под рубрикой “литературное наследство” публикации вчерашних “заклятых врагов”, “эмигрантского отребья”, то есть великолепных, давно уже или даже недавно почивших писателей русского зарубежья. С другой стороны, сталкиваешься с клеветой в адрес нынешней литературной эмиграции. Или на страницах органов печати, не столь увесистых, как толстые журналы, но зато миллионнотиражных, или в разговорах, подобных приведенному выше… Иногда кажется, что клевета в условиях гласности приобрела более товарный вид… Своим успехом на Западе слово “гласность” обязано созвучию с английским “глас”, что означает стекло… У западного человека это слово ассоциируется с понятием прозрачности. Чудесные времена – железный занавес заменяется стеклянным занавесом… За которым иногда можно хоть что-то различить… Если раньше говорили о степени непроницаемости, то сейчас уже речь идет о степени прозрачности, о качестве стекла, о его шероховатости, его заляпанности масляными или грязевыми пятнами, о смываемости этих пятен… Нынче время нервное, приказано говорить обо всем, но приказано-то все тем же людям, которым совсем еще недавно было приказано не говорить. И этим отчасти объясняется то, что если в печать прорывается что-то касающееся культурной эмиграции, всегда это что-то опошляется самым бездарным и банальным образом… “Аксенов вовсю отрабатывает свою американскую визу”, ну а у Владимова “основная забота” – “выхлопотать несколько сотен натуральных марок”. Так пишут (в советской прессе) вчерашние брежневские задолизы, нынче примазавшиеся к гласности… Вольно или невольно распространяется все та же дезинформация»[362].

Литературную хронику 1987 года, предпоследнего года, когда глушилось РС, составляет историк, сотрудник РС Владимир Тольц. Среди основных событий он упоминает следующие: «Группа эмигрантов обращается к советским властям с открытым письмом, требуя в ответ на приглашения вернуться в страну гарантий необратимости перестройки (письмо напечатано газетой «Московские новости» 29 марта, среди авторов РС его подписали Василий Аксенов, Владимир Буковский, Владимир Максимов и др.); московский театр “Эрмитаж” объявляет о готовящейся постановке пьесы Александра Галича; в Советском Союзе среди прочих публикаций напечатаны эмигранты Владислав Ходасевич, Владимир Набоков, Игорь Северянин, Александр Бахрах, Иван Шмелев, Иосиф Бродский»[363].

«С другого берега», или Русские за рубежом

С другого берега говорят с советской аудиторией писатели. С другого берега звучат воспоминания о России и русские книги. «С другого берега» – программа, которая регулярно выходит на Свободе в 1970-е годы. Название ее перекликается с известными образами, созданными Герценом и Набоковым.

Русскую литературу, ушедшую в изгнание, разделенную политическими и государственными границами, недоступную отечественному читателю, долгие годы в Советском Союзе не могли не только изучать, но и признавать за существующую и достойную внимания. Поэтому изначально не предназначавшиеся для вещания в эфире литературные произведения писателей русского зарубежья доставлялись аудитории при помощи радио. Нередко авторы сами читали свои произведения у микрофона. Книги эти в Советском Союзе достать было затруднительно и небезопасно. Аудитория в России сначала воспринимала эти произведения на слух, а потом, много лет спустя, увидела их напечатанными.

Писатель – автор передач привносил в эфир свою уникальную интонацию. Нельзя забывать, что каждый работал в инородной для себя среде – радиоэфире, каждый по-своему ее воспринял и сумел к ней приспособиться. Все писатели рассказывали в эфире в какой-то мере о себе, независимо от выбранной