распознавал таланты очень хорошо»[386]. О книге «Комментарии» Адамовича Вейдле говорит: «Написана она чрезвычайно хорошо. С той врожденной легкостью, с какой Адамович писал всегда…»[387].

Готовя передачу о Зайцеве, Вейдле более подробно останавливается на повести «Анна». Говорит Вейдле и об отношении писателей русского зарубежья к религии. Зайцева он называет писателем «христианским» и говорит, что творчество его нельзя рассматривать без страниц о преподобном Сергии, об Афоне, о Валааме.

Вейдле надеялся, что через какое-то время книги писателей вернутся в Россию и слушатели уже будут к этому подготовлены: «Я до этого не доживу… Но утопии соблазнительны, и я легко представляю себе тот жар, с каким обсуждаться у нас могла бы и вчера, и сегодня, и послезавтра хотя бы, например, «Ульмская ночь» (Марка Алданова)…»[388]. Несколько раз в своих выступлениях обращается он к книгам Ивана Шмелева[389]. (Выделим радиоочерки Владимира Вейдле «Города и люди» и программу «Пасхальные впечатления», которую он делает в 1962 году[390]). Часто беседы Вейдле связаны с его интересом к западному и русскому искусству XX века. В 1975 году в программе «Культура, события, люди» Вейдле говорит о Владимире Набокове и его романе «Дар», читает стихи Набокова[391].

В 1960 году к творчеству Бориса Зайцева в программе «Русская зарубежная литература» обращается Георгий Адамович, который рассуждает о литературной манере Зайцева, о месте писателя в литературном пространстве русского зарубежья[392]. В своей беседе Адамович развивает мысль, высказанную им в книге критической прозы «Одиночество и свобода» (Нью-Йорк: Изд-во имени Чехова, 1955): «Среди писателей, покинувших родину ради свободы, Зайцев – один из тех, кому свобода действительно оказалась нужна, ибо никак, никакими способами, никакими уловками не мог бы он выразить того, что говорит здесь»[393]. Гайто Газданов говорит о Борисе Зайцеве в программе, посвященной 90-летию писателя, перечисляет произведения Зайцева. Текст программы полностью воспроизведен в собрании сочинений Газданова. Вот что находим в комментариях к программе: «Заметка больше говорит о писателе Зайцеве тем, чего в ней нет: ни одного слова о писательском таланте или мастерстве, о языке или стиле! Он подчеркивает возраст Зайцева, чем тонко внушает: Зайцев – писатель другой эпохи, он не современный автор. Этому содействуют и наблюдения о том, что Зайцеву было двадцать девять лет, когда умер Толстой, что Зайцев “вне времени”, что в его книгах “удивительная неподвижность”…»[394].

Интересно интервью Бориса Зайцева, данное в 1964 году парижскому корреспонденту РС Газданову, где Зайцев также рисует портреты писателей русского зарубежья – делится своими воспоминаниями о Марке Алданове и Михаиле Осоргине, а Газданов выступает в роли интервьюера[395]. Борис Зайцев рассказывает о первой встрече с Алдановым в начале 1920-х годов в Берлине, «когда мы все думали, что еще вернемся»[396], о прощании перед началом войны и встрече в Америке. Рассуждает о творчестве Алданова, говорит об их переписке, которая хранится в архиве Колумбийского университета[397]. Из радиомемуаров Бориса Зайцева: «С Алдановым я встретился в те уж теперь далекие времена, кажущиеся чуть ли не молодостью, когда мы только что покинули Россию и, казалось, вернемся. Берлин 1922–1923 годов. Большая гостиная русского эмигранта. В комнату входит изящный худенький Марк Александрович с тоже худенькой элегантной своей Татьяной Марковной. Как оба молоды!.. Русские, но весьма европейцы. Помню, сразу понравились мне – оба красивые и совсем не нашей московской закваски. В России Алданова я не знал. Он только еще начинал… Первая книга его вышла во время войны 14-го года. Он вполне писатель эмиграции. Здесь возрос, здесь развернулся. Тридцать пять лет этот образованнейший и во всем достойный человек с прекрасными глазами поддерживал собой честь и достоинство эмиграции русской. Писатель русско-европейский или европейский на русском языке. Вольный, без пятнышка, без малейшего следа обывательщины и провинциализма. Огромная умственная культура и просвещенность изгоняли это. Вскоре после первой встречи я получил от автора только что вышедший роман его исторический «Девятое Термидора». Сейчас он стоит у меня на полке в скромном, но приличном переплете, а тогда вид его скоро стал просто невыносимым, каким-то аховым. Во-первых, мы с женой читали наперегонки, разодрали его надвое, каждый читал свою половину. Потом у нас без конца брали его знакомые. Позже переплетчику немало пришлось подклеивать, приводить в порядок. Это был дебют Алданова как исторического романиста. Большой успех у читателей, но позже дал он вещи более совершенные: “Чертов мост”, особенно “Заговор” – эпоха Павла I и гибель его. Да и многое другое. Мне лично и нравился и сейчас нравится “Бельведерский торс” – довольно малоизвестное писание Алданова. Заканчивал он жизнь свою “Истоками”, два тома уже почти из нашего времени – террористы 1870-х годов, народничество, убийство Александра II. Вещь, думаю, из центральных и важнейших у Алданова. Кроме романов исторических много блестящих очерков тоже из истории. Его особенно тянуло к политике и государственности. И внутренний тон всего, что он писал, всегда глубоко печальный, ну такой экклезиастовский, что ли… Был он чистейший и безукоризненный джентельмен просто без страха и упрека. Ко всем внимательный, отзывчивый, а внутренне скорбно-одинокий. Вообще же был он довольно отдаленный человек. Думаю, врагов у него не было, но и друзей что-то не видать. “Вежливость не есть любовь” – это еще Владимир Соловьев сказал, выразился еще решительнее даже.

Вся моя эмигрантская жизнь прошла в добрых отношениях с Алдановым. Море его писем ко мне находятся в архиве Колумбийского университета в Нью-Йорке. Да и я ему очень много писал, и все это тоже там. В начале мая 1940 года, когда Гитлер вторгся во Францию, мы в последний раз сидели в кафе “Фонтен”… Алданов уезжал на Юг, мы с женой оставались. И в затемненном Париже на самой этой площади в последний раз со щемящим чувством пожали друг другу руки и расцеловались, но все же пережили беду. Все вновь встретились через несколько лет. Алданов оказался в Америке, там и написал «Истоки» свои, как уже сказано, очень искусно изобразил террористов… Марк Александрович возвратился в любимый свой Старый Свет, в Европу, с вековой культурой и свободой ея. Во французско-итальянской Ницце и кончил дни свои…»[398].

В России не знают писателя Алданова, на Западе он переведен на 24 языка.

Зайцев продолжает: «Придет время и в России узнают, только Марк-то Александрович из могилы своей ниццкой ничего не узнает об этом»[399].

С Осоргиным Зайцев познакомился в 1908 году в Риме («он жил за Тибром, не так далеко от Ватикана, в квартире на