В 1798 году в карьере Нэша произошел резкий и необъяснимый поворот. Ему было уже 48 лет, он был вдовцом, необычайно малого роста и «с лицом как у обезьяны, однако учтивым и в высшей степени добродушным». Как именно он познакомился с прелестной двадцатипятилетней Мэри-Энн Брэдли, остается загадкой. Проживая на острове Уйат, она «воспитывала» пятерых детей по фамилии Пеннеторн; по слухам, их отцом был принц-регент. Биографы Нэша не в силах установить, то ли Нэш своим браком с Мэри-Энн прикрыл грех принца, то ли принц соблазнил жену Нэша и сделал ее своей любовницей. Мы также знаем, что Нэш был близким другом своего адвоката Джона Эдвардса, который был двадцатью годами его младше, и оставил свое имение в наследство сыну своего протеже, названному Нэшем в его честь. Два друга были неразлучны, и их семьи жили в одном и том же доме – лондонском особняке Нэша на Ватерлоо-плейс.

Так или иначе, в 1806 году архитектор, до того перебивавшийся сдельными заказами, внезапно стал фактическим главой Комиссии лесов, парков и охотничьих угодий – предтечей нынешнего Совета по собственности короны. Он приобрел дома в Лондоне и на острове Уайт, и у него появились ресурсы для инвестиций в собственные проекты. Что еще важнее, Нэш стал архитектурным гением принца. Прежний план расширить застройку Мэрилебона на север через нынешний Риджентс-парк был отвергнут, и Нэш принялся воплощать замысел принца – Королевскую дорогу от Карлтон-хауса на север через Вест-Энд, к заново распланированному большому землевладению.

Задача Нэша была не только эстетической, но и практической. Ему пришлось увязать мечту его высочества с реальностью лондонского рынка недвижимости, а требования живописности и романтизма подчинить коммерческой необходимости. Проект Нэша, опубликованный в 1812 году, был городской версией нового естественного ландшафта, приверженцами которого были Ланселот Браун[90] и Рептон. Это была снова rus in urbe, но в поражающих воображение масштабах; Лондон не видел ничего более радикального со времен нереализованного плана Кристофера Рена по перестройке Лондона после пожара.

Дорога начиналась перед Карлтон-хаусом. Она пробивалась на север через владение Сент-Джеймс, принадлежавшее Джермину (для чего был уничтожен его старый рынок), и поднималась к кольцевой развязке на Пикадилли. Затем она делала изгиб в четверть круга и шла на север по восточному краю Мэйфэра, для чего была почти полностью снесена старинная улица Сваллоу-стрит. Нэш не скрывал своих целей. Он обещал «полное разделение между улицами и площадями, где живет знать и джентри, и более узкими улицами и убогими домами, занятыми рабочими и ремесленной частью общества». Еще много лет, вплоть до постройки Шафтсбери-авеню, от Риджент-стрит к старым трущобам Сохо вели только узкие служебные проезды.

При прокладке улицы пришлось сделать небольшой изгиб, чтобы провести ее через Оксфорд-серкус и не нарушать застройку Кавендиш-сквер – владения герцога Портленда. Далее дорога отклонялась влево к Портленд-плейс, а потом вправо, пересекая Нью-роуд. Здесь Нэш проявил весь свой талант, спроектировав круговую площадь из батского камня[91], за которой следовал парк в духе Рептона из пятидесяти вилл, располагавшихся среди деревьев. Цель была в том, чтобы «ни из одной виллы не были бы видны другие, и владельцам каждой казалось, что им принадлежит весь парк». Зелень скрывала извилистое озеро и декоративный Риджентс-канал. К востоку, вокруг рынка Камберленд, Нэш спроектировал большой район для рабочих, трудившихся на строительстве. В XX веке он был снесен.

Поскольку значительная часть земли в районе строительства принадлежала короне и смена ее назначения требовала государственного разрешения, а возможно, и государственного финансирования, как нельзя более важными оказались отношения принца-регента с парламентом. Но к 1820-м годам Казначейство уже не выделяло средства на смелый проект: его канцлер все еще сердился на необходимость платить за перестройку Карлтон-хауса. В конце концов принц получил необходимое разрешение, но не деньги. В отличие от Сикста V в Риме или действовавшего позже Османа в Париже Нэш не мог ни конфисковать чужую собственность, ни распоряжаться чужими деньгами. Это означало, что в реализации проекта ему придется полагаться, как и остальным лондонским застройщикам, на спекулятивные продажи. Предприятие с самого начала было рискованным.

Если учесть, что рост Лондона отличался неравномерностью, план Нэша вполне могла постичь судьба проекта Кристофера Рена. Но его все же удалось завершить, хотя и не в полном соответствии с первоначальным замыслом. Круговая площадь, строительство которой было начато в 1812 году, в итоге превратилась в плане в фигуру из смежных полукруга и квадрата, а парковых вилл было построено всего восемь. С самой Риджент-стрит было сложнее. Она планировалась как улица магазинов с квартирами над ними, и проложить ее требовалось в один присест, иначе никто не стал бы покупать участки под застройку. Визитная карточка Нэша – дуга в четверть круга, украшенная портиками и ведущая к площади Пикадилли, – вначале обернулась настоящей катастрофой. Так как каждый застройщик или арендатор хотел чего-то особенного, Нэшу приходилось вести переговоры о приемлемом варианте и строить церковь, зал собраний, отель – лишь бы сохранить эстетическое единство. Там, где Риджент-стрит подходит к Портленд-плейс, Нэш сам спроектировал церковь Всех Душ на Ланем-плейс так, чтобы она выходила на оба угла, как и сегодня.

Иными словами, из проекта принца все дело превратилось в проект Нэша. Ему пришлось вкладывать собственные средства и привлечь еще одного застройщика – Джеймса Бертона, уже работавшего в землевладениях Фаундлинга и Бедфорда. Нэш нанял в качестве архитектора сына Бертона, Децимуса, который спроектировал некоторые из парковых вилл. Их оказалось не так-то просто продать, и Децимус по идее Нэша взялся в качестве замены спроектировать вокруг всей застраиваемой зоны террасные дома, которые должны были снаружи выглядеть как дворцы, но на деле представляли собой таунхаусы, каждый всего в один дом глубиной. В парке часто проводились выставки лошадей, открылся ботанический сад и пользовавшийся популярностью Лондонский зоопарк, обтекаемо названный зоологическим садом, чтобы оправдать хоть отчасти притязания проекта на сельскую идилличность.

Террасные дома, появившиеся в проекте из-за нужды в финансировании и возводившиеся с 1820 года, неожиданно оказались главной удачей всей застройки. Честер-террас украсили триумфальные арки в римском стиле, Камберленд-террас – портики по всей длине, Сассекс-террас[92] – купольные крыши и флигели в виде восьмиугольных башен, напоминающие сразу и об индийском, и о классическом стилях. Это был настоящий Санкт-Петербург, только без воды, и суровым аскетизмом Акта 1774 года здесь и не пахло. Возможно, Лондон еще не сравнялся по величественности с берегами Сены, но уже приближался к ним.