Я и не подумаю написать «заслуживает» с большой буквы. Потому что Наполеон от искусства — это как старший брат, а моим приятелем Карл Шеффлер никогда не был. Он утверждает, что я «проворный» и что у меня «ноги детского размера». И он прав. Я вспрыгнул ему на голову с временным судебным запретом на распространение его номера журнала «Наполеон от искус…», ой, нет, «Искусство и художник», который предполагает штраф в размере 50 марок за каждое нарушение. Того номера, в котором он без наличия прав и разрешения опубликовал акварель Франца Марка. На что г-н Шеффлер отозвался в газете Vossische Zeitung: «Весьма и весьма жаль столь одаренного Франца Марка». 50 марок за каждый номер — это очень немало. И всего этого я добился своими «ногами детского размера». Разумеется, я проявил себя «недостаточно зрелым» для решения задач Осеннего салона. Что тоже легко объяснить моими «ногами детского размера». Г-н Шеффлер открыл во мне «очевидную склонность к нелепому и странному». Не каждый же может быть так суров, как г-н Карл Шеффлер. Г-н Шеффлер при этом был исключительно образованным человеком. Так, например, он сказал: «каждый чужой человек — это я, а я — это каждый». Как это справедливо! «Большинство людей уже смутно понимают, что они таковы, какими их создала природа, тем не менее они совершенно в этом неповинны». «Ах, эти дети, чище любого ангелочка, — говорит Шеффлер». «Что делает эти смутные сомнения столь мучительными — то, что в них таится беспокойство». Если г-н Шеффлер преодолеет эти смутные сомнения, он наверняка перестанет беспокоиться. «Меня смущает, что мысли, которые я облекаю в слова, мне самому кажутся нелепыми». Зато у меня он замечает «склонность к нелепому», как он пишет, и смущается, даже не подумав о судебном постановлении. Я решительно отказываюсь называться Карлом Шеффлером. Он говорит: «Осенний салон можно было бы сделать „выставкой элиты противоборствующих сил“». Выставка «Позднеосеннего салона Наполеона IV» официально обещает показать «противоборствующие таланты». На моей выставке, г-н Шеффлер, мы уже попротивоборствовали. Я проворно сорвал этот четырехлистный клевер — Шталь, Би, Бройер, Шеффлер, прикрепил его к пиджаку, пожелал себе удачи и потом, смеясь, растоптал.

Перевод Марины Изюмской по изданию: Walden H. Kunstkritiker und Kunstmaler. Verlag Der Sturm, Berlin. 1916

Телячий восторг{6}

Институции, заслужившие себе славное имя «Художественный салон», в этом совершенно не виноваты. Производительности больших художников для их нужд не достаточно, хороших художников не всякий различит, а плохие художники представлены на Большой художественной выставке и на выставке Объединения художников Берлина в таком количестве, что выбрать из них Специальную выставку не получится. Публика любит плохие — и потому приятные ее сердцу — картины и желает видеть их в больших количествах, чтобы не чувствовать себя обделенной. Потому как лишь отдельно взятая картина может смутить душевный покой широких масс. Есть всего несколько достойных художественных критиков, но они не пишут картин. И есть большое количество плохих критиков, часть из которых еще и картины пишет. Ну или хотя бы рисует или режет гравюры по дереву, но лучше бы они просто стучали камнем о камень. Однако, хочется же посмотреть, что себе думает об искусстве популярный критик. Один салон загорелся идеей и сорвал сенсацию. Он обратился к профессору Людвигу Пичу, который наконец-то выкроил время, чтобы выставить свои рисунки, гравюры и литографии, созданные с 1840 по 1871 год. Господин Пич — человек, считающий Ван Гога безумным, Ходлера — идиотом, Сезанна — сумасшедшим. Разумеется, он утверждает, что эти, а также другие художники — Гоген, Матисс, Кокошка, — не умеют ни рисовать, не писать. Господин Пич — человек, который за последние 50 лет не пропустил ни одного официального обеда или званого ужина и охотно делится с изумленным читателем, что «под конец всех обносили полным ящиком сигар и предлагали несколько сортов изысканных ликеров». Господин Пич — человек, которому всегда и всюду мерещится вокруг «отборный дамский цветник», он дамский угодник, вгоняющий в краску не одно обнаженное плечо, воспевая их на таком плохом немецком, что они покрываются гусиной кожей. С их обладательницами господин Пич ведет разговоры о живописи. Думается, что опытному профессору несложно дразнить гусей глупыми рассуждениями. Господин Пич, как вы поняли, человек, который выставляется. Весь Берлин будет в восторге от его работ. Весь Берлин с восторгом узнает, на каких особых мероприятиях имел честь бывать господин Пич. Он присутствовал при открытии Суэцкого канала, он был вхож к Тургеневу и знаком с циклопической мадам Виардо, он взирал на поле битвы при Седане и провозглашал Германскую империю в 1871 году. Бисмарк там тоже присутствовал. Господин Пич проводил время в Греции, в Баден-Бадене, в Египте и Ницце, он видел крушение крепостей и возведение новых зданий, он все пережил и все перерисовал. Его дарование можно сравнить с дарованием Фрица Вольфа из [газеты] Lokal-Anzeiger. Это тот самый человек, что брызжет ядом на все значимые события и на всех известных людей, отчего им явно не лучше. Но господина Вольфа потихоньку обезвредила среда, на Рождество и на Троицу, под влиянием важности момента, он склонен видеть импрессионистически. Не то господин Пич. После того, как были изобретены импрессионизм и прочая чертовщина, он просто перестал рисовать. В этом мире нет места его высокому искусству. В старые добрые времена, когда все еще разбирались в искусстве, господин Пич рисовал «с любовью». Ни одного лишнего штриха. Простой солдат имеет такое же право обладать двумя глазами, двумя ушами, носом и ртом, как и Бисмарк. У всех одинаковые лица. У всех божьих созданий все конечности на месте, у каждого живого существа на месте даже пряжки туфель. Отрадно, что все на месте. Любовь в определенном смысле весьма милая вещь. Но художники, что любят, сочиняют стихи, выплескивают на холсты воспоминания, — всего лишь кисти. А это как раз та деталь ремесленного арсенала, без которой художник легко обойдется. Лучше мазать краской, чем ее облизывать.

Перевод Марины Изюмской по изданию: Walden H. Kunstkritiker und Kunstmaler. Verlag Der Sturm, Berlin. 1916

Господин директор

Генеральный директор Королевских музеев, господин тайный советник доктор Вильгельм Боде считает необходимым вступить в борьбу с новым искусством. Все, что он может противопоставить новому искусству, настолько же убого, насколько контрпродуктивно. Его борьба по сути — плохая газетная статья. Он ставит слова «новое искусство» в кавычки и рассуждает о «любительницах искусства с высоким самомнением, которые открывают кошельки для искусства и художников», упрекает, что художники нового направления работают не «по бесхитростному творческому порыву», а из «стремления à tout