prix — во что бы то ни стало — обратить на себя внимание». Ни за какие деньги нельзя генеральному директору Королевских музеев привлекать к себе внимание столь наивными рассуждениями. Пожилой человек должен хвалить старые добрые времена. Во всех грехах нового искусства виновато новое время: «Стремление нашего демократического времени к разрыву тягостных рамок религии и морали, к все более сильному нивелированию, подавлению самобытности и индивидуальности характера, исчезновению понятия качества и, таким образом, триумфу посредственности и огрублению самым ужасающим образом». Это какая-то листовка против социал-демократии, а не газетное эссе об искусстве. С одной стороны, «новые художники» слишком оригинальны, с другой — слишком безлики. После журналистики и политики генеральный директор выкатывает на позиции тяжелую научную эстетику: «Эстетика полностью под запретом, требование прекрасного в искусстве объявлено нелепостью». Гёте, который тоже из тех старых добрых времен, замечает г-ну Боде на это: «Право, нельзя не смеяться над эстетиками, которые мучительно подыскивают абстрактные слова, силясь свести в одно понятие то несказанное, что мы обозначаем словом „красота“. Красота — прафеномен, она никогда не предстает нам как таковая, но отблеск ее мы видим в тысячах проявлений творческого духа, многообразных и многоразличных, как сама природа». Г-ну Боде стоило непременно уделить больше внимания Гёте, если он так не доверяет новым экспертам в области искусства. Г-н Боде утверждает следующее: «Во все времена образцом и главной темой искусства была природа, художественное воплощение которой, несмотря на новые отклонения, есть и будет задача искусства». «Да, мой милый, надо чем-то быть, чтобы что-то сделать. Все это лежит много глубже, чем принято думать. Наши добрые художники, работающие под старонемецких мастеров, подходят к воспроизведению натуры по-человечески расслабленными, артистически беспомощными и полагают, что у них что-то получается. Они стоят ниже того, что изображают. А тот, кто хочет создать великое, должен сначала создать себя самого, чтобы, подобно грекам, быть в состоянии низшую, реально существующую натуру поднять на высоту своего духа и сотворить то, что в природе — из-за внутренней слабости или внешнего препятствия — осталось всего-навсего намерением». Если на это г-н Боде скажет, что Гёте был всего лишь художник, то пусть он подумает, что сам всего лишь директор.

Перевод Марины Изюмской по изданию: Walden H. Kunstkritiker und Kunstmaler. Verlag Der Sturm, Berlin. 1916

Удачная мысль

«Извращенность новейшего искусства доказывает, что высвобождение из пут загнивающего импрессионизма к искусству подлинно стильному является насущной потребностью». Господин директор Боде, не способный поймать импрессионизм, потому что он от него уворачивается, теперь считает его загнивающим. Однако, видать, импрессионизм еще достаточно крепок, если господину Боде так трудно высвободиться из пут загнивающего субъекта, что желанное освобождение он считает извращением. Человеку свойственно ошибаться, однако господин Боде непогрешим, и стильное искусство — его насущная потребность. Высвобождение от дьявола принесло ангельское создание. На помощь небесному воинству пришли счастливые моменты импрессионизма: «Одной из основных целей недавно завершенного обновления дома Гёте в Веймаре было создать положительное настроение в прихожей». Видимо, у Гёте в его доме настроение в прихожей было недостаточно положительным, по меньшей мере на вкус маститого знатока искусства. Отсутствие настроения логично привело к возникновению идеи: «При этом возникла удачная мысль — направить взгляд посетителя сквозь двустворчатые двери, ведущие во внутренние комнаты, на скульптурный портрет поэта». Некоторым людям везет быстро находить удачную мысль. Даже если она приведет к тому, что вход поэту сквозь двустворчатые двери, ведущие во внутренние комнаты, будет загораживать его собственный портрет. Но снова удача — поэту больше не нужны задние комнаты, если есть люди с передовыми мыслями. Глаз человека с передовыми мыслями направлен на скульптурный портрет и уже не доступен поэту. Значит, вот возникла удачная мысль. «Однако среди имеющихся бюстов и скульптур не было подходящего объекта, достойного занять это место». Не сомневаюсь, что было предпринято несколько поездок в Берлин, в одну из тех лавок, где продаются гипсовые слепки, чтобы найти подходящий объект. Спрос на Гёте меньше, чем на Шиллера, поэтому совершенно невыгодно иметь большой выбор в запасниках лавки. И тут на помощь людям пришел Энгельман{7}. Он был «ознакомлен с задачей». Он очень быстро создал подходящий субъект для двустворчатых дверей, ведущих во внутренние покои, судя по тому, что в следующей строке сообщения для прессы об этом сказано сразу после фразы об «ознакомлении с задачей»! Изящно. «Выполненный в изящном мраморе из Серавеццы{8}, утонченный портрет увлекает взгляд в сумрачные внутренние покои». Обе створки двухстворчатых дверей распахнуты перед утонченным объектом. Взор направлен на мраморный портрет. Он так изящен, что его и не видно, и взор устремляется сразу в сумрачный свет внутренних покоев. От сумрачного света взгляд возвращается к скульптурному портрету. Несмотря на утонченную трактовку, скульптор-портретист выбрал совершенно обычный облик Гёте: «Энгельман изобразил Гёте в его повседневной одежде». Учитывая вид на внутренние покои, поэта не стали изображать в воскресном халате. Так что он как бы «у себя дома», с точки зрения передовых взглядов. «В его образе в первую очередь обращает на себя внимание необычная вытянутость и утонченность, в отличие от известного портрета Рауха{9}, в котором читается волевой характер модели; в данном случае великий поэт как бы приглашает нас, доверительно и благосклонно, с полуулыбкой, в торжественную тишину своего жилища». «Доверительно» звучит как-то неуклюже. Торжественная тишина жилища явно нарушена обилием направленных взглядов, что вряд ли прибавит положительного настроения. Приглашение великого поэта немного запоздало. Приглашать гостей, когда тебя самого нет дома, настолько благосклонно, что даже каменный портрет не может удержаться от полуулыбки. Определяющие черты характера, благосклонно отмеченные потомками, не попадают в колею, а сила воли растеряна на последней станции. Единственное, что обращает на себя внимание, — это необычная вытянутость и утонченность облика, что вполне объяснимо при таком отношении. Я считаю, что это удачная мысль. Но если вся эта каменная неотесанность не импрессионизм, то я не знаю, что такое экспрессионизм.

Перевод Марины Изюмской по изданию: Walden H. Kunstkritiker und Kunstmaler. Verlag Der Sturm, Berlin. 1916

Прободение

Сторожевая башня крепко удерживается принудительно сплоченными гильдиями художников, что так романтично и торжественно засели в своих полуразрушенных замках и стреляют оттуда в кучку независимых художников планеты из своих игрушечных луков. Оружие неопасное, но назойливое. Тем более, что эти несколько независимых художников совершенно не стремятся попасть внутрь крепости, а лишь проходят мимо с милой улыбкой. Милая улыбка скользит по сумеркам богов и рушит каменную кладку, романтично мерцавшую