Сандрингемский дворец был и является до сих пор частным владением династии Виндзоров. Он был приобретен королевой Викторией в 1862 году в преддверии свадьбы ее старшего сына Альберта, принца Уэльского, будущего короля Эдуарда VII (1841–1910)[73], с Александрой Датской (1844–1925). Покупка именно этого замка была обусловлена наличием обширных земель, прилегающих к усадьбе, поскольку, как известно, наследник был страстным любителем охоты. Любопытно, что из-за этого его пристрастия на всей территории имения часы были переведены на полчаса назад, чтобы Альберт имел больше времени для охоты зимой. Эта традиция сохранялась из поколения в поколение вплоть до 1936 года, пока Дэвид не стал королем Эдуардом VIII и не вернул время на законное место. Данный пример является одним из немногих подтверждений того, что традиции и преемственность для Дэвида ничего не значили.

1935 год неумолимо сменился 1936-м, и, казалось бы, ничего не предвещало готовящейся бури…

Будучи в Австрии, Дэвид впервые начал выражать желание жениться на Уоллис. По данным известного исследователя Грега Кинга, который имел доступ к личным архивам герцога и герцогини Виндзорских[74], осенью 1935 года наследник сделал следующую запись в дневнике: “…У меня родилась надежда, что однажды я смогу разделить свою жизнь с Уоллис. Наше будущее расплывчато, но это не делает его менее ярким – мечта о том, что я наконец-то смогу заполнить ту гнетущую пустоту, с которой я жил последние годы… Мечта, без которой я бы не смог достойно выполнять обязанности главы государства, так как без нее все было бы пустым… И я бы нисколько не колебался перед необходимостью отречения, если бы это потребовалось для того, чтобы надежда превратилась в явь. Меня успокаивает лишь одно, что Берти[75], который стоит следующим в линии престолонаследия после меня, так похож на моего отца…”

Очевидно, что Дэвид уже тогда стал задумываться над возможностью сложения с себя полномочий монарха, еще до того, как ему предстояло им стать; и задолго до того, как ситуация в его отношениях с американкой стала критичной, он уже тогда выбирал – любовь или корона.

Многие друзья наследника и современники писали о разительной перемене в его характере после встречи с Уоллис – у него пропала нервозность и суетливость; он стал спокойнее и производил впечатление состоявшегося человека. Эта женщина была его лучшим другом, помощником, советником, компаньоном, психологом и несравненной любовницей, которую ему посчастливилось повстречать в своей довольно разгульной жизни. Историки отмечают, что Уоллис понимала его с полуслова и всегда была рядом, и он сам тоже чувствовал острую физическую и душевную необходимость все время быть рядом с ней. Он был глубоко убежден, что они с Уоллис созданы друг для друга и что официальный брак с ней был единственным достойным способом выразить ей свою любовь и благодарность.

Однако не все так просто, как кажется на первый взгляд. Королевское внимание, роскошные яхты, драгоценности и прочие атрибуты дорогого ухаживания, безусловно, благородны, подобное выказывание чувств достойно подражания. Но… если бы все не доходило до маниакальной зависимости и неадекватности в поведении обоих партнеров. Стоит лишь обратиться к их переписке, и сразу же возникает масса вопросов и сомнений.

Например, одно из писем Дэвида 1935 года выглядит так:

В первой половине xx века было модно писать любовные письма с налетом детской невинности, что, по мнению современников, было очень милым и трогательным. В случае Уоллис и Дэвида это тоже могло бы быть так, если бы не было столь пошлым. Во-первых, Дэвид был первым наследником Соединенного Королевства – сильного государства, мировой державы с богатым прошлым и гордой историей, с глубокими традициями и присущим ей консерватизмом. Он, будущий король Англии, называл себя “маленьким мальчиком” в письмах к женщине, которая была человеком иного гражданства, состояла в браке с другим мужчиной и отличалась чрезвычайной сухостью в отношении всякого человека, если он не был предметом ее корыстных интересов. Во-вторых, учитывая, что пара проводила вместе больше времени, чем было допустимо с моральной и этической точек зрения, его письма об отчаянной любви и о том, что он ни минуты не может оставаться без Уоллис, наводят на мысли о его абсолютной одержимости этой женщиной. И, в-третьих, если бы американка отвечала на его письма в том же духе, это можно было бы списать на особый стиль общения и обоюдную сумасшедшую страсть; но ведь Уоллис была крайне сдержанна в своих ответах, если не сказать – холодна и эгоистична, что низводит его порывы до уровня игры “в одни ворота”. Все это в совокупности делает его зависимость от нее болезненной и порядком унизительной. Он был ей интересен с точки зрения открывающихся возможностей, достатка, социального положения, влияния и самоутверждения. Уоллис с детства отличалась незаурядными амбициями, и Дэвид был кульминационным моментом ее биографии, необходимым рычагом ее полной самореализации.

Это же подтверждается его письмом, отправленным в начале января 1936 года: