Когда это не сработало, я обшарила взглядом комнату, выискивая что-нибудь еще, на чем можно было бы испытать мою теорию. Взгляд задержался на лежавших на тумбочке ножницах. Ими мы срезали ярлыки со всего моего добра. Перегнувшись через всю кровать, я схватила ножницы и запустила кончик в ладонь. Металл вошел в мякоть со сладостной болью. Хорошо-о. Ножницы были слишком тупыми, чтобы пошла кровь. Раскрыв их, я провела острым краем по ладони, сильно надавливая, пока не появилась красная полоска. Тонкий кровавый след я растерла большим пальцем. Вновь откинувшись на гору подушек, я улыбнулась, приняв реальность. Я думала, этот ритуал меня несколько успокоит, но, по правде говоря, в животе все равно сидел комок ужаса, тоски по привычной жизни, которую я утратила.

Я взяла с тумбочки свой новый мобильник. Понятия не имела, как обращаться с сотнями различных штук, которые он, теоретически, умел. Я пыталась уговорить маму вернуть телефон, когда она явилась с ним в больницу, но она была непреклонна: у меня должно быть средство связи.

– Мне надо знать, что с тобой все хорошо, – умоляла она.

Затем, познакомившись со Стрелком, я порадовалась наличию телефона, потому что перед моей выпиской мы хотя бы обменялись номерами.

Научилась я ценить и еще одну вещь – бесконечное количество музыки в своем распоряжении. Я воткнула наушники и щелкнула на одну из любимых песен Стрелка. В ушах запульсировала музыка, и на меня снизошел покой. Мой друг был почти рядом.

Я покинула больницу всего день назад, но уже соскучилась по нему. Я чувствовала себя несколько навязчивой, но не устояла и написала ему простое сообщение. Палец на минуту завис над кнопкой «отправить» – и я резко стерла текст. Он сказал, что позвонит мне.

Внимание привлекло бряканье кастрюль и мисок на кухне, поэтому я направилась вниз, где мама заарканила меня в помощницы. Готовить ужин вместе мне тоже доводилось впервые. Стрелок гордился бы. Сначала мне было неловко от того, как мама сновала по кухне. Я замерла у разделочного стола, не понимая, что должна делать. Должно быть, мама почувствовала мое замешательство. Она сбавила обороты, провела экскурсию по кухне, а затем отправила к разделочному столу нарезать салат.

Чтобы показать мне, как резать овощи, потребовалось несколько минут, но я быстро уловила суть. Мама суетилась на кухне со спагетти и тефтелями, одновременно поддерживая непрестанный разговор. Она задавала мне вопросы, на которые я могла ответить, избегая зоны дискомфорта. Я не торопилась, придерживаясь нейтральных ответов.

Джейкоб болтался по кухне, пробуя все блюда на вкус. Когда мама отчитала его за очередную стянутую тефтельку, я рассмеялась. У себя в подвале я упустила этот вариант общения. Это и значило быть семьей. Это было так идеально, что у меня по-настоящему заболело в груди. Как я могла чувствовать себя здесь неуютно? Все будет хорошо. Единственно, кого не хватало, это папы. Я хотела спросить о нем, получить какое-то представление о том, почему он ушел, но это испортило бы момент. К этому вопросу можно вернуться после. А сейчас у меня было все, о чем я когда-либо мечтала.

– Джейкоб, отнеси тарелки на стол, а если по дороге возьмешь еще тефтельку, я тебя выдеру, – пригрозила мама, размахивая деревянной ложкой.

По лицу моему расползалась улыбка, пока я не заметила ужас в маминых глазах. Все мельтешение на кухне, казалось, прекратилось. Джейкоб вдруг так увлекся разглядыванием пола, что не смотрел в глаза, а мама вела себя так, словно совершила преступление. Поначалу я не поняла, что пропустила, но затем почувствовала, как вверх по шее ползет волна тепла, подбираясь к щекам. Она окутывала мою кожу, словно дополнительный слой одежды. Настроение в помещении мгновенно сделалось мрачным. Я с трудом сглотнула, мне хотелось сказать им, что все нормально. Я не стеклянная. Я не разобьюсь от их слов. Полагаю, я не доказала, что я сильнее, чем им казалось.

Это моя вина. Всегда все сводилось ко мне и к тому, что со мной случилось. Я начала думать, что мы никогда не сумеем это преодолеть. На кратчайший миг я так остро затосковала по своему подвалу, что едва могла дышать. Там жизнь была проще, более структурированная. По крайней мере, там я разочаровывала только Джуди. Здесь я разочаровывала маму и Джейкоба. Эта мысль терзала меня. Я не хотела их разочаровывать.

Ужин прошел тихо. Джейкоб несколько раз пытался вернуть прежнюю легкость, но комнату окутывала зловещая атмосфера. Мама не поднимала глаз от тарелки и ковыряла еду. В животе у меня поселился камень. Мне следовало извиниться.

Закончив наконец бессмысленный спектакль с ужином, мы с Джейкобом начали убирать тарелки, но мама выгнала нас из-за стола.

– Вы, двое, идите развлекайтесь. – Она коротко обняла Джейкоба и повернулась ко мне с распростертыми объятиями. Я не хотела шарахаться. Правда не хотела. Я знала, что она не ударит меня, но рефлекторно подскочила. Я видела, какой болью наполнились ее глаза.

– Береги себя, – выдавила она.

Я подалась вперед, чтобы позволить ей обнять меня, но вышло неуклюже. Я ухитрилась остаться в ее глазах хрупкой, как стекло.

Забираясь в машину, мы с Джейкобом молчали. Одним движением он включил радио и выехал задним ходом со двора.

– Ну, неловко вышло, – хихикнул он.

Я слишком увлеченно грызла заусенец, чтобы ответить.

– Ты же понимаешь, что ни в чем не виновата, правда? Мы… ну, точнее, мама… ей трудно привыкнуть. Она не хочет сделать тебе ни на йоту больнее, чем уже сделали. Не всегда будет так неловко. – Он похлопал меня по колену. – И прекрати грызть себе палец. Сейчас повеселимся.

Я пристыженно вытащила палец изо рта и засунула руку под бедро, дабы противостоять искушению.

– Я не сломаюсь, – пробормотала я.

– Знаю. Будь ты хрупкой, тебя бы здесь не было. Я видел фотографии.

Я побелела, вспомнив унизительный опыт, когда тебя фотографируют перед полной комнатой народу. После продолжительного разговора с детективом Ньютоном в больнице приехала женщина-полицейский с добрым лицом и мягкими манерами и заявила, что ей надо задокументировать мои травмы. Мама оставалась рядом, стоически наблюдая, как медсестра помогала поднимать мою одежду, обнажая десятилетия ушибов, синяков и шрамов. Мы с мамой никогда не говорили о моих травмах с того дня. От сознания того, что Джейкоб видел фотографии, спагетти болезненно заворочались у меня в желудке. Эти картинки навсегда останутся свидетельством моих плохих поступков.

Я не могла на него смотреть. Как я ни сопротивлялась, рука отказывалась оставаться под бедром. К тому времени как Джейкоб затормозил перед незнакомым двухэтажным кирпичным домом, я прогрызла большой палец до крови.

– Готова? – спросил он.

Я пожала плечами.

Понятия не имела, готова ли я. Я вообще не была уверена, что понимаю фразу «быть готовой». Сомнений не вызывало одно: сильно хуже, чем катастрофический семейный ужин или поездка сюда, быть не может.