Девять… Восемь… Семь…

Один за другим на её спину опускались удары, оставляя после себя багровые линии. Кровь наполняла их, орошала, разливалась тягучими потоками, стекала тонкими струйками, тянулась к пылающему болезненным зноем песку, который бесследно поглощал алые брызги, требуя ещё и ещё.

Шесть… Пять… Четыре…

Старшая не выдержала, упала на руки, впилась пальцами в песок.

Харо чувствовал её. Каждый удар принимал на себя: слишком подпустил чужую боль, которая по справедливости предназначалась ему одному. Он знал её муки, он хотел их забрать себе, проклинал себя за беспомощность, за то, что не ослушался приказа.

Три… Два… Один…

Под восторженные возгласы стражников палач с усмешкой на губах отшвырнул окровавленный хлыст:

— Это то, что ждёт любого из вас за пренебрежение службой!

Молниеносным движением он выхватил револьвер из кобуры, взвёл курок:

— А это будет с каждым, кто посмеет пойти против своего господина.

Выстрел эхом разнёсся по замку, вольной птицей взмыл ввысь, оставив на земле мёртвую тишину.

Безжизненное тело упало лицом в песок. Агония, как последнее дыхание, волной прошлась по плоти. Тонкие пальцы, ещё минуту назад впивавшиеся в песок, задёргались в бессмысленном порыве.

Стражники уже громко обсуждали упоительное зрелище, но осквернённые молчали, застыв в непонимании, в неосознанном ступоре.

Ещё не приняв произошедшего, Харо смотрел на бурый песок с ошмётками мозгов вперемешку с обломками костей. В голове — абсолютная пустота, но нутро уже пылало от слепой ярости.

«Какого хера?!» — услышал голос Шестьдесят Седьмого.

«Ублюдки!» — прошептал рядом Двести Тридцать Четвёртый.

Пелена застлала разум. Харо не видел перед собой ничего, кроме ненавистной рожи начальника гвардейцев. Мир застыл, как по приказу Альтеры, тело повиновалось только пожирающему душу гневу.

Что-то мелькнуло перед лицом, встало преградой, не давая шагнуть, а он всё смотрел на уже красную от негодования рожу врага. В голове одна мысль: «Разорвать тварь! Разорвать! Разорвать…»

— … мать твою!

Челюсть пронзила острая боль. Харо заморгал, с удивлением обнаружив перед собой озадаченное лицо Триста Шестого. Перевёл взгляд на начальника гвардейцев, потом на дуло револьвера, что целилось прямо ему в голову.

— Остановись, брат! — Триста Шестой толкнул в грудь, загоняя назад в строй. — Ей уже ничем не помочь.

В ушах стучала кровь, сердце бешено колотилось, но уже пришло осознание, и он отступил, покорился, принял. Пока принял…

— Уберите эту падаль, — начальник королевской гвардии с брезгливой миной кивнул на труп старшей, обращаясь к своим подчинённым.

Револьвер не убрал, мало ли. Остальные стражники также держали их на прицеле: шевельнись, и откроют огонь.

— Всем немедленно вернуться в казарму!

Как во сне, Харо последовал за остальными. В руку вцепилась Твин, упрекала в тупости, грозила переломать ноги, если что удумает.

Он пропускал всё мимо ушей, будто и не с ним говорили. Восемьдесят Третья мертва, отдала за него жизнь, заняла его место в землях Освобождённых. Какого хера! Как она посмела?! Кто она вообще такая, чтобы решать, жить ему или подохнуть!

— Ты меня слышишь? — Твин вцепилась в его куртку, привлекая к себе внимание. — Посмотри на меня!

Он перевёл на неё взгляд, медленно возвращаясь в настоящее.

— Ты вообще нормальный? Тебя чуть не застрелили!

— Не застрелили же.

— Что ты собрался делать? Погибнуть из-за неё?!

Всё как раз наоборот, сестра…

— Не смей, понял?! — она требовательно заглянула в глаза. — Ты нужен мне!

Нужен… От фразы его передёрнуло: где-то уже это слышал совсем недавно. Точно! Девчонка… Считай, одна осталась. Знала ли Восемьдесят Третья, чем всё закончится? И если знала, какого чёрта подставилась? Она же ближе всех была к принцессе.

Решение пришло мгновенно, неожиданно, теперь он точно знал, что нужно делать. Он мягко сжал ладони Твин, заглянул в её глаза, полные тревоги:

— Всё нормально, расслабься.

Она недоверчиво сощурилась:

— Обещаешь?

Харо кивнул. Лезть под пули он точно не станет, теперь есть вещи и поважнее.

Керс осторожно ступал по нетронутому снегу. Хватило и одного раза свалиться в сугроб, до сих пор боль пронзает ногу при каждом шаге.

Сначала лес казался безжизненным, застывшим, но стоило углубиться на несколько десятков метров, и всё вокруг ожило, заворочалось, зашуршало сухой листвой, затрещало ветками, захрустело снегом.

В лесу Керсу было неуютно, не по себе. Каждый раз, оказываясь здесь, он чувствовал себя неопытным желторотиком, впервые отправленным на охоту, причём без оружия и в одиночку, хотя вон там, всего в пяти шагах, Альмод, а чуть дальше — Клык, взявший на себя роль следопыта.

Слева послышался слабый хруст. Клык замер, вскинул руку, приказывая остановиться. Вождь уруттанцев приподнял лук, стрела давно ожидала своего часа. Керс механически опустил руку на кобуру, оглядываясь по сторонам.

— Он где-то поблизости, — сообщил Клык громким шёпотом, — Альмод, за мной. Керс, будь наготове — на тебя погоним. Как только увидишь его — стреляй сразу, целься между глаз. Справишься?

— Расслабься, всё под контролем.

Альмод дважды хлопнул себя по плечу — нравились ему условные жесты осквернённых, использовал их при каждом удобном случае, бывало даже и не к месту.

«И тебе удачи, дружище», — хмыкнул Керс, изучая местность.

Такой себе небольшой пятачок: в трёх шагах колючие заросли, справа то ли овраг, то ли яма какая. Местечко не очень — развернуться особо негде — но выбирать не приходилось, третий час уже выслеживали тварь.

Напарники скрылись за широкими стволами сосен. Какое-то время ещё мелькали их спины, но вскоре и они исчезли.

В десятый раз проверив револьвер, Керс стал прислушиваться. В какой-то момент издалека донёсся разъярённый рык и крики товарищей. Рык, в отличие от криков, с каждой секундой становился всё громче и громче, а топот копыт вперемешку с хрустом нарастал снежной лавиной.

Сначала Керс даже обрадовался — план сработал, но, разглядев среди стволов гигантскую тушу, его радость тут же испарилась. Это был ни хера не тот кабан, каковым его описывал Клык. Чёрная тварь метра полтора в холке неслась прямо на него с бешеной скоростью, грозясь втоптать в промёрзлую землю. На загривке ряд шипов толщиной с палец… Очень толстый палец. Клыки длиной в две ладони выпирали из разинутой в ярости пасти, из которой стекала густая пена, а глаза… Да глаз ни черта вообще не было видно, может, их и нет вовсе!