– А еще бывает, что старики умирают в собственных постелях. Просто по причине внезапной остановки сердца, – выпалил он, поглаживая голую спину Юли между лопатками.

– Ну уж, Глеб. Это как-то слишком, – она заворочалась в его руках, привстала на локте. – Не надо так жестоко.

– В каком смысле? – Он глянул в ее темно-синие, как морская вода, глаза, подергал за прядку волос. – Ты о чем сейчас?

– Я о внезапной кончине твоего тестя, которую ты планируешь.

– Да ты что! – притворно испуганно ахнул он и рассмеялся: – Ничего я не планирую, тьфу-тьфу-тьфу. Но ему за семьдесят, Юля. Не может же он жить вечно. Никто вечно не живет.

– Никто, – ответила она ему осторожной улыбкой. – И никто в здравом уме не отдаст мальчишку старику. Невзирая на его влияние. Прежнее влияние.

– Он и сейчас кое-что может.

– Ой, да брось! – Она скроила комичную мордочку, будто попробовала кислого. – Что он может?

– Гадить, к примеру.

– Гадить он, Глеб, сможет скоро только под себя. Его время ушло. – Она перекатилась с живота на спину, с хрустом потянулась, зевнула. – Так что не бери греха на душу. Не желай ему скорой кончины.

– Да я ничего такого. Просто мысли вслух.

Он с удовольствием рассматривал тело любовницы. Он вдруг понял, что соскучился. И что в ее словах об их общем совместном будущем, после которых между ними повеяло холодком, есть что-то правильное. Действительно, их затянувшиеся тайные отношения должны прийти к логическому завершению. Они должны либо легализовать их, либо расстаться. Расставаться он с ней не хотел.

Это точно.

– Мысли или мечты? – погрозила она ему пальчиком.

– Нет, не мечты. Просто мысли. Просто мысли, – повторил он громким шепотом, привстал на локтях и, склоняясь над ней, спросил: – А ты не хочешь мне рассказать, где провела несколько вечеров минувшей недели, дорогая? Дома тебя не было. Об этом мне совершенно точно известно. Итак, где ты была?

Наверное, ему не следовало этого делать. Он не должен был так подставляться. Снова заставлять жену нервничать. Снова ставить под удар воцарившееся в семье, пускай и мнимое, спокойствие. Но просто сидеть дома, читать умные правильные книги и ждать чего-то он тоже не мог. Ему надо было как-то действовать. Что-то делать. Как-то обезопасить себя, защитить семью.

Хотя метод, избранный им – он понимал, – совершенно никчемен. Но другого у него просто не было.

– Что вы тут делаете, Киселев?

Следователь, который вел его дело, с изумлением уставился на него. Правильнее, он вытаращился на него, будто он заявился в его кабинет голышом.

– У меня к вам дело, Иван Степанович. – Он приложил руку к груди. – На пять минут. Больше не отниму.

– Хорошо, хорошо, говорите, – следователь недовольно сморщился. – Приговором, что ли, недовольны, Киселев? Так поверьте, в данной ситуации, учитывая обстоятельства, вы отделались легким испугом.

– Согласен, – он смиренно улыбнулся. – И я не по своему вопросу, Иван Степанович.

– А по чьему же?

Иван Степанович заметно расслабился.

Честно, этого человека он не ожидал здесь увидеть. Правильнее, совершенно не хотел.

Трагедия семьи Киселевых его сильно задела. И напрямую, и косвенно.

Напрямую – он взял с пострадавшей стороны приличную сумму денег. Но не тогда, когда она являлась пострадавшей, а тогда, когда против той стороны возбуждалось уголовное дело в связи с наездом на младшего Киселева на пешеходном переходе. Дело было скверным, грозило перерасти в грандиозный скандал в благородном семействе Панкратовых. И он взялся все это урегулировать, переговорив с Глебом Панкратовым в приватном месте, без лишних ушей.

Панкратов оказался весьма щедрым в благодарности и накинул даже сверх того, что он запросил. И потом еще добавил, когда Иван Степанович вызвался подыскать подходящего человечка, способного взять вину на себя.

Таким человечком стал его троюродный брат, страдающий неизлечимой болезнью. Он уже несколько раз пытался свести счеты с жизнью, но попытки его неизбежно проваливались по причине боязни страшного греха. К тому же очень уж ему хотелось перед своей кончиной совершить хоть какое-то доброе дело. И он плакал от счастья, когда Иван заключил с ним соглашение. И приговаривал:

– В тюрьме, Ваня, подыхать все же лучше, чем на собственных загаженных простынях. Там на людях…

Философию его Иван не разделял, не понимал, но был признателен, получив согласие. И обязал Панкратова обеспечить брата на пересылке всем необходимым. Так он косвенно коснулся дела Киселевых-Панкратовых. Не безвозмездно, конечно, тоже не безвозмездно.

С семьи Киселевых он денег не тянул. Не имел никакого морального права. Ему их было в душе очень жаль. И он тайно порадовался, когда Киселев получил довольно мягкий приговор и со скамьи подсудимых отправился прямиком домой.

И вот он вдруг снова здесь. Зачем, спрашивается, явился?

– Иван Степанович, помогите. – Киселев неуверенно улыбался, прижимая руку к груди. – В изоляторе познакомился с одним мужиком. Правильный мужик, нормальный.

– Угу. – Он скептически опустил уголки рта. – Туда только такие и попадают, Киселев.

– Я не в том смысле. Я в другом. – Киселев замялся.

– В каком?

– Ну… Помог он мне там. Заступился, когда прессануть меня пытались. Вступился за меня. Говорил со мной. Правильно говорил. О Боге.

– А-а-а, тогда понятно.

Иван Степанович откинулся на спинку рабочего кресла, расслабившись окончательно. Никакого отношения визит Киселева не имеет к подмене подозреваемых в деле с наездом на его сына. Волноваться причины нет. За сокамерника хочет попросить. Или передачу передать. Или на свидание рвется. А может, и то и другое вместе.

– Как фамилия твоего благородного сокамерника?

Киселев назвал.

– Ну, сидит он еще. Суда ждет. А ты чего хотел-то? Адвоката ему оплатить? Так есть у него адвокат. Хороший адвокат.

– Да знаю я про адвоката. Передачку ему хотел передать. Сигареты, сало, носки шерстяные. Там холод собачий. Бетон. А у него ноги больные.

– Хорошо. Распоряжусь, – следователь опустил взгляд в бумаги. Подождал. Визитер не уходил. – Что-то еще?

– А свидание нельзя устроить, Иван Степанович?

– Свида-ание! Устрои-ить! – Он хмыкнул, коротко глянул на Киселева. – Нашел сводника.

А про себя подумал, что мужик сильно сдал. От того, пышущего гневом, ненавистью и жаждой мести здоровяка, который выл, плакал, матерился и пытался дотянуться до шеи Глеба Панкратова через полчаса после аварии, почти ничего не осталось. Сильно исхудал Киселев-старший. Ссутулился. Взгляд потух. Борода какая-то нелепая прибавляла ему лет десять возраста.