Но что означает здесь «тень Девы Марии»? Начнем с того, что в этой фигуре скрыты некоторые (особенно животные) аспекты дохристианских природных и земных богинь[229], которые до сих пор сохранились в «Матушке Метелице», «Бабушке Дьявола» и других подобных сказочных персонажах. Этот природно-материнский аспект характеризуется черными (земными) и зелеными (растительными) вариациями цвета демонов и их животных форм внешнего вида, таких как гусь[230], ящерица и змея. Следующий аспект представлен формой «кивающего скелета», который перемещает фигуру в область смерти. Женский принцип в значительной степени приравнивается к понятию жизни, потому что женщина является детородным, животворящим существом, в котором позабыт связанный с смертью аспект «великой матери»[231], почитаемой как «Черная женщина» в языческих религиях, например, в греческой Гекате и Персефоне[232], в германской Хеле или в латинском олицетворении смерти (смерть — это женское начало). Также аспект, описанный Карлом Кереньи, как гневная и скорбная богиня-мать, которую почитали в Фигалии, например, как черную Деметру и Деметру Эринию, — это параллель с фигурой, которую мы сейчас рассматриваем[233]. Скрытность и гнев против тех, кто «раскрывает» богиню, также является архетипическим мотивом, ибо богиня Нейт, которую, как говорит Плутарх, «многие считают Изидой»[234], провозглашает о себе: «Я есть все, что было и что будет, и до сих пор ни один смертный никогда не снимал мою одежду». Этот Нейт — богиня подземного мира, которая изображена с зеленым лицом и зелеными руками (!). Позже она слилась, как упоминалось выше, с черной (!) Изидой.

Наконец, в этой «тени Марии» также лежит элемент средневековой ведьмы как специфической формы зла, которая выражает себя, среди прочего, в раскованной похоти, ревности, интриге, высасывании других людей досуха и общем эгоцентризме. Часть этого аспекта ведьмы уничтожается в конце сказки в лице старой королевы, потому что, по крайней мере, эта форма ее человеческого влияния обусловлена временем и поэтому может быть устранена. Вечный темный корень ведьмы, однако, хотя он якобы исчезает, — он перестает изображаться в сказке, — сам по себе не может быть восприимчив к уничтожению. Те темные силы, которые позволили бы черной женщине превратить девушку в «прах и пепел», другими словами, уже не упоминаются, так же, как и вопрос о том, куда исчезла искупленная женщина, которая стала белой. Таким образом, в этой сказке только часть пути к решению проблемы, с которой имеем дело, излагается архетипически, но не является полным лизисом[235], и это, возможно, выражается в числе пять, количестве фигур, оставшихся в конце истории, и в неопределенности того, где они живут.

Фигурами, оставшимися в конце, являются: молодой король и королева и их трое мальчиков. Число пять, по словам Р. Алленди, указывает на natura naturata[236], то есть четыре элемента и качества, которые представляют собой абстрактное равновесие, а пятый элемент — поле их действия, субстрат и поэтому связан с естественными, индивидуальными телесными существами пространственно-временного континуума. Поэтому число пять также соотносится с физическими очертаниями человеческого тела[237]. С отрицательной точки зрения пять ассоциировалось с иллюзией материальной реальности[238]. Это число богини-матери Юноны и Гекаты (!), чей вид был украшен пятилепестковой розой. Кроме того, наряду с четверкой, это был число Меркурия[239].

Таким образом, число пять относится к сфере хтонической матери и ее сына, но оно также имеет, как quinta essentia, смысл того, что связывает четыре с единством. Поэтому, возможно, нам следует представить группу, остающуюся в конце рассказа, не как на рисунке 3, но как на рисунке 4. Здесь девушка представляет собой нечто вроде центрального ориентира мужского кватернио. Но даже когда ситуация освещена таким образом, мы остаемся с существенным фактом, что мир мужского сознания все еще имеет очень юные черты, интерпретируем ли мы это как незрелую позицию коллективного сознания или, как связанное с женщиной, мы рассматриваем его, как неразвитую форму анимуса.

Три сына королевы составляют триаду относительно смутно обрисованных мальчиков. Если бы сказка имела более древнее, нехристианское мировоззрение, эту триаду можно было бы связать с кельтско-римской, германской и славянской триадами божеств[240]. Как объясняет Юнг в своем «Психологическом подходе к догме Троицы»[241], «число три имеет отношение к процессу развития во времени, и в то же время три — это Тот, кто стал познаваемым»[242]. Таким образом, тройное рождение в этой сказке можно было бы истолковать как рождение божественного ребенка, но с дополнительным нюансом, что этот новый божественный ребенок проявляет себя три раза, то есть, принимает форму в течение земного потока времени. Это делает этих мальчиков близкими к Mercurius tnunus, которых Юнг интерпретировал как соответствие или аналогию Христа в физической природе[243]. В «Зеленой Деве», эти три мальчика — сыновья короля и золотого оленя, из которых последний явно предполагает Меркурия. Когда в «Ребенке Марии» героиня видит Святую Троицу в запретной комнате, палец, которым она касается их великолепия, превращается в золото. Можем ли мы сделать вывод, что в судьбе крестницы повторено здесь что-то, что было предсказано в судьбе ее крестной матери, domina creaturae и Матери Троицы? Кроме того, три маленьких сына в «Ребенке Мэри», пока они живут с Марией в загробном мире, играют с глобусом мира! Как будто эти три мальчика представляют собой земное отражение «метафизической троицы». Это также может быть связано с чарами для защиты своих стад, о которых говорят молочники Ури весной, когда троица также принимает форму трех мальчиков[244]: «Любезный скот гуляет, в течение многих дней и через весь год, по многим канавам. Я надеюсь и верю, что там они встречаются с тремя мальчиками. Первый — Бог Отец, второй Бог Сын, а третий — Бог Святой Дух, который следит за моим скотом за меня…»[245]