их и там где Финнеган всегда возводит «здание над воззданием над воззданием» на берегах Лиффи – навоз!)

«Я ничего не скажу, – думал я. – А ты решишь что я не мужчина если я не разозлюсь?»

«В точности как эта война я же говорю».

«У женщин тоже бывают войны…»

Ох что же нам делать? Я думаю – вот сейчас я пойду домой, и с этим все покончено наверняка, ей не только теперь скучно и с нее хватит но она еще и пронзила меня в некотором роде изменой, была непостоянна, как напророчено в сновидении, сновидение проклятый сон – я вижу как грабастаю Юрия за рубашку и швыряю его на пол, он выхватывает югославский нож, я берусь за стул дабы обрушить на него, все вокруг смотрят… но продолжаю грезить наяву и заглядываю в его глаза и встречаю внезапно яростный взгляд ангела-шута который превратил все свое пребывание на земле в большую шутку, и я понимаю что все это с Марду тоже было шуткой и думаю: «Смешной Ангел, возвышенный среди подземных».

«Бэби тебе решать, – вот что на самом деле она говорит, – сколько раз ты хочешь меня видеть и все такое – а я хочу быть независима я же сказала».

И я иду домой потеряв ее любовь.

И пишу эту книгу.

Жив

Глава 1

Я и деда

Никто никада не любил меня, как я себя люблю, тока мама, а она померла. (Мой деда, он такой старенький, что помнит, как было сотень лет назад, а как на прошлой неделе и вчерась – ему незнамо.) Па мой отвалил так давно, что никто и не упомнит ево в лицо. Братец мой кажное воскресенье днем в новом костюме перед домом, на старой дороге, а мы с дедой просто садились на крыльце, качались да болтали, да тока братец мой к такому ноль внимания и однажды раз – и смылся, тока ево и видали.

Деда, када один был, грил, что за свиньями поглядит, а я чтоб шел забор тама выправить, и грил:

– Я Господа видал, Он через забор этот сотень лет назад перелез и опять придет.

Моя тетка Гастонья заходит, суется во все, пыхтит – так она сказала, что это ничё, она в такое тож верит, Господа видала стока раз, что и не сосчитать нипочем, да все аллилуйя да аллилуйя, грит:

– Раз все это евангельское слово и истина, крошка Живописный Обзор Джексон7, – (это я), – должен в школу пойти учиться, и читать, и писать, – а деда глядь ей прям в глаза, кабутто табачным соком харкнуть хотел туда, и грит:

– Мене-то чё, – от так от, – да тока ни в Божью школу никакую пойдет он, и никада своих заборов выправлять не станет.

И пошел я в школу, и пошел из школы домой днем опосля, и увидал, что никто никада не поймет тама, откуда это я такой взялся, они это Северной Кэролайной звали. По мне, так никакая то не Северная Кэролайна. Тама сказали, что темней, черней меня пацана никада вообще в ту школу не ходило. Уж это я и сам всегда кумекал, птушта видал, как мимо дома маво ходят белые пацаны, и розовых пацанов видал, и синих видал, и зеленых, и оранжевых, а потом и черных, тока таких черных, как я, не видал никада.

В общем, наплювал я на это да жил, да радывался, да важнецкие пирожки себе лепил, када жутко маленький был еще, пока не увидал, дочево жутко они воняют; и все такое, а деда щерится с крыльца да старой зеленой трубкой своей дымит. Однажды два белых пацана мимо шли, меня увидали и грят: я-де воистину черный, как негритосский малёк. Ну, грю я, уж это я и без вас знаю. Они грят – видно, я слишком еще маленький для тово, что они тама задумали, я теперь забыл что, а я грю – отличнейшая лягуха, грю, из кулака у нево выглядыват. Он грит: никакая это не лягуха, а ЖАБА, и ЖАБА он сказал так, чтоб я аж на сотень миль вверх подпрыгнул, так ясно он это сказал и громко, а потом они упылили за горку, что на задах дедова участка у нас стоит. И так я смекнул, что они и есть Северная Кэролайна, они жаба-то и есть, а ночью мне это даж приснилось.

На перекрестке мистер Данэстон давал нам со старой псиной сидеть на ступеньках своей лавки кажный божий вечер, и я важнецкие песни по радиве слыхал тама, такие простые, но все равно хорошие, и две-три себе заучил, ажно семь, чтоб петь их. От как-то раз мистер Отис подъезжат на своем здоровенном, старом ах-то, купил мне две бутылки «Д-ра Перчика»8, а я одну домой деде взял: он-то и сказал, де, мистер Отис – будь здрав, какой прекрасный человек, он евойново папку знавал, и папку евойново папки ажно сотень лет назад, хорошие они люди были. Уж это я и сам кумекал: и мы согласились с дедой на этом, и согласились, что Д-р Перчик завсегда обалденно хорошую шипучку готовит для питья публике. Ясно ж вам, как я тада жил да радывался.

Ну, в общем, тута-то все и разложилось. Дедов дом – он весь хлипкий да кособокий, от-от развалится, строили ево из напиленных досок – напиленных, еще када они новенькими были, тока из лесу, а теперь все поизносились, что те старый бедный трухляк, и посередке выпирают. Крыша такая, что от-от с петель съедет да свалится деде на голову. Он-то ноль внимания, сидит себе тама да качается. Внутри-то в доме чисто было, как в старом высохшем початке, и так же хрустело все, и мертвое, хорошо мне тама было босиком, сами бы скумекали, коли б попробывали. Мы с дедой спим на одной большой звячной такой крывати, а места нам со всех сторон хватат, такая она здоровенная. Псина в дверях спит. Никада мы ту дверь не закрывали, покуда зима не грянет. Я дрова рублю, деда в печке их жжет. Садимся тама горох лопать с вощами всякими да колбасным фаршем, а ложка тама БОЛЬШУЩАЯ, и лопаю себе, пока пузо не выпрет, – то есть када есть чево лопать. Ну, тетка Гастонья-то нам еду приносит, то тама, то тута, на прошлой неделе, в будущем месяце. Колбасный фарш от притащит, хлеба из магазина, бекона постново. Деда-то в поле горох выращивает, а у забора у нево кукурузное поле, и потом еще мы