никому не сделал, за что Господь навлекает позор и разор на голову невинного ягненочка, самомалейшего младенчика.

– Неча мешать меня с тем, что там Господь решает, – орет дядя Сим.

Тетка Гастонья грит:

– Господи Боже, его кровь – моя кровь, и кровь моей сестры – моя кровь, ох Господи, милый Иисус, спаси нас от греха, мужа моего спаси от греха, свекра моего спаси от греха, детишечек моих спаси от греха, и Господи, милый Господи, меня спаси, Гастонию Джелки, от греха. – Дядя Сим, он такой на верандию выходит, глядит на меня, как на врага, и прочь пошел, птушта тетка Гастонья, она теперя всю ночь молится, а ему-то и сказать на это неча. Дедушка же Джелки, он уже заснул.

Ну, двоюрный мой, меня старше, выводит меня на дорогу и ГОРОД вона тама показыват, птушта знает же ж, как мне уныло. Грит:

– Сёдни сабота, вечер, все надрались и в ГОРОД туда вон поехали, и давай качать, во чего они делают, да уж.

Я грю:

– В каком это смысле, качать?

А он грит:

– Ух, мальчонка, у них там прыгучая музыка да спевки веселые с плясками, вся эта дребедень. Да уж, видал я такое в саботу вечером, поросенка на жареху пустили, а папка, он от так от цельный бутылёк выхлестал, – и голову свою назад закидвает, двоюрный мой, а голова у нево прям огроменная, знашь, и мне показыват, и грит: – Уу-хиии! – А потом прыг-скок вокруг, руками себя всево обхватил, чтоб мне показать, и грит: – От так от пляшут. Тока тебе на спевку неззя, потому как на тебе проклятье. – И от мы с двоюрным пошли по дороге чутка, а тама все огни в ГОРОДЕ горят, каких я раньше никада не видал, и мы на яблоню влазим, садимся тама да все это глядим. А мне так тошно, что никакой мне и разницы-то нету. «Боженька, да что мне за дело до того старого городишки-то?»

Ну, двоюрный мой сюда пошел, а я туда потом, и по лесам как давай скакать, да вниз по горке к лавке мистера Данэстона, послушать себе еще песен по радиву. А потом, куды бечь, пошел я по той дороге к деде домой. А тама все так тихо, так пусто, ну, никто этово и не знат, а я тута щас помру и в землю намертво уйду. Старая псина скаучит у дедовой двери, да тока он-то тута не живет, да и я тута не живу, никто тута не живет уже, а он тока скаучит, всю душу вынает.

В общем, деда видал, как Господь через забор прошел сотень лет назад, и теперь в лазарете помрет и никада больше никаково забора не увидит, ничё больше никада. Я у Господа спрашиваю: «Зачем, Господь, ты так с бедным дедой?»

Не помню больше ничё про дом тетки Гастоньи да про все, что тама было.

Глава 4

Братец за мной приехал

Такому пацану, как я, ему ж спать негде, ежли он не сидит тама, где есть, а мне уж точно неохота больше у тетки Гастоньи сидеть, да тока ж мне спать больше негде, тока дома у той сердешной, потому я и поскакал взад по черным лесам, да уж, и от она уже, тетка Гастонья, меня дожидает с карасинкой на кухне.

– Спи, детка, – грит мне, да так ласково, что хоть падай да спи прям у ней на коленках, как я спал на коленках у мамы, када совсем несмышленый еще был, пока не померла она. – Тетя Гастония за тебя приглядит, что б там ни было, – грит она, и по голове меня гладит, и я засыпаю.

В общем, болел я в постеле дня два-три, а то и семь все, а тама лило да лило все время, и тетка Гастонья мамалыгой меня кормила с сахаром, да капусту мне все разогревала. Дедушка Джелки, он на другой стороне дома сидит и грит:

– Тащите мне сюда ентого мальца, – но никто меня ему не тащит, да и не грит, где я, а тетка Гастонья всем велит нишкнуть. Дедушка Джелки двоюрново маво через окно споймал, как меня ловил, да и грит: – Не-а, прикидываю я, не тот енто малец. – А двоюрный мой знай себе верещит, как я совсем.

Два дня сплю я и совсем не просыпаюся, а тока снова засыпаю, и тетка Гастонья шлет двоюрново маво, чтоб мистера Отиса привел, да тока мистер Отис, он на СЕВЕР подался.

– Куда это на СЕВЕР? – двоюрному грит она, а тот ей:

– Да просто на СЕВЕР и всё.

– А в какие места это на СЕВЕР он туда поехал?

А двоюрный мой:

– Да в СЕВЕРНУЮ ВИРДЖИНИЮ. – Тетка Гастонья, тута она склонят голову свою сердешную книзу и даж не знает, что и делать.

Ну и мистера Отиса нету, а тетка Гастонья за меня молится, да еще и миз Джоунз с собой привела, тож за меня молиться.

Дядя Сим, этот-то разок тока на меня глянул и грит тетке Гастонье:

– Малец этот скоро, я чаю, вслед за дедулей своим отправится.

А та к крыше глаза подымает и грит:

– Аминь, мир негоден для таких всех ягнят невинненьких, спаси Исусе душу его.

– Ну, – грит дядя Сим, – прикидываю я, одним ртом меньше кормить.

А та как давай визжать:

– Ох Иегова, отведи мужа моего от греховных путей.

– Рот закрой свой, баба, нету у мужа тваво времени на греховные путя, да и новой печкой на эту зиму он не разживется, патушта грядка эта табачная проклята, слышь мя, жучки всю листву пожрали, как малец этот в доме завелся. – И ходу из дому с топотом.

От же ж, ни разика не слыхал я, чтоб дядька этот так долго разговаривал.

Однажды в саботу утром лежу я в постеле, как тута ОПЛЯ! все как давай верещать да разговаривать на улице, да так громко, что мне иннересно глянуть, шею тяну наружу, да тока ничё не видать. И тута все они как давай топотать по верандии. Ну, я голову быстро взад засунул, вродь как больной. Ну и кто, по-твойму, в эту дверь заходит, а за спиной у нево вся мелюзга щерится?

Да братец мой, песьи кошки, и так при этом поменялся после тово, как отвалил от меня с дедой, что я толком и не разберу, кто это за мужик стоит в двери, птушта шляпка шикарная у нево такая круглая на голове, а на верхушке у ей – пуговка такая шикарная да волосья свисают с подбородка