чудны`е, и весь он такой худой да прогонистый, вытянулся весь в вышину и с виду весь жалкий. Как меня завидел, так давай хохотать, к постеле подходит меня споймать да поглядеть на меня в глаза прям.

– Вот он, – грит, а грить-то ему это некому, птушто грит он это сам себе и лыбится, а я – я до тово удивился, что и не грю ничё. Ну, понимаете, так удивился, что на постеле аж сел.

Вся мелюзга тама щерится, а от тетка Гастонья – она вся аж извелась, хлопочет, сердешная, да через плечо всё поглядыват, боится, что дядя Сим по дороге придет, птушта не любит он тож братца маво, как я смекаю.

– Ты гля-ка, Джон, где ж ты был-то и зачем сюда заявился? – грит она братцу мойму, а тот ей:

– Эгей, а? – и подскакиват, да как давай ногами шоркать комично эдак по дому, что я таково никада и не видал, а я в смех, и мелюзга вся как давай гоготать со мной вместе, а дедушка Джелки, он такой на дыбы и грит:

– Чего енто все тут гогочут?

– Я сюда приехал забрать мистера Жива, мэм, и на своем волшебном ковре увезти его на СЕВЕР, в ГОРОД НЬЮ-ЙОРК, ваша милость, – грит он и эдак препотешнейше кланятся да шляпку свою потешную сымат и всем макушку свою кажет. Мелюзга вся и я, мы как давай сызнова хохотать, нипочем никада не видал ты стока радоси и гогота.

– Кто енто там разговариват? – грит дедушка Джелки, а еще грит: – Чё это мелюзга вся там гогочет-заливатся так? – А тока ему никто не докладает.

– Ты это чего тут? – спрашиват маво братца тетка Гастонья, а тот шляпку свою подмышь сует и грит:

– Как, да брата моего забрать, вот чего я тут, – и уж не топочет больше нигде, а мелюзга вся аж на цыпочки привстала, до тово ей охота еще гоготать, да тока теперь все взрослые жуть сурьезные.

А я-то, ну и зыконский денек у меня с утра, я такой весь подскакиваю да как давай по постеле топтаться ногами, слышь, аж запыхался весь, до тово мне хорошо. Фууф!

– А вот и нет, – грит ему тетка Гастонья, а он ей:

– А вот и да, и чего это вы говорите, что вот и нет?

– Чего? – грит тетка Гастонья, – а ты ж рази не никудышник какой, не заявился сюда да не гришь, что это больное дитятко заберешь из-под крыши у него над головой?

– Нет у него никакой своей крыши, тетя Гастония, – грит он, а тетка эта как взъярится, да как завопит:

– Ты меня давай не теть-Гастонь тут, вокруг вся публика знает, что ты никудышник и в жисть ничего не делал, только бухал да порхал по большой дороге кажну божию ночь, а потом взял да и слинял, когда бедной родне твоей больше всего был нужон. Пошел прочь, пошел прочь.

– Кто ента в доме? – голосит дедушка Джелки, да как давай гоношиться да кресло свое за ручки дергать, да озираться. Ну, в общем, знашь, нам с мелюзгой тут уж не до смеха.

– Дамочка, – братец мой грит, – эвона как заговорили.

А тетка Гастонья как заверещит:

– Ты мне тут не дамочкай и не ходи сюда больше забирать себе никаких деток с-под моей крыши, да учить их нехорошему, как сам у папаши своего выучился. ДА, – голосит она, – ничем ты не лучше своего папаши ни в жисть, да и вообще не лучше никаких Джексонов отродясь.

Ну, тута-то я все про всю свою жисть и понял.

– Что енто за людь у нас в доме? – орет дедушка Джелки, да так мощно рассвирепел при этом, что я никада слепово старика тово таким злым не видал. Он палку свою хвать, да как вцепится в нее. Ну и тута как раз дядя Сим на верандию заходит, и как увидел этот дядька братца мойво, как стоит тот посередь дома, глазищи у нево сразу такие большие, кабутто яйца прям куриные, и белые, и круглые, и твердые. И грит он тихо так и чудно́:

– Неча тебе в доме этом делать, мужик, сам это знаешь. – Да не отвернулся при этом никак, а рукой за дверью пошарил и достает эту свою старую лопату, что тама у нево стоит. – Пошел вон отсюдова. – Тетка Гастонья за шею себя хвать да уж и рот открыла заверещать, тока не готова еще, видать, была, а все стоят и ждут.

Глава 5

Чутка не поделили

Ну, знаете, братец мой, он-то не дюже мистера Сима спужался с лопатой этой евойной здоровенной старой и грит:

– Я ж стул этот не беру, бить никого им не стану, да и убивать никого тоже, потому что я сюда мирно пришел и тихо, но вот точно за стул этот буду держаться, покуда вы за лопату свою держитесь, мистер Джелки, – и подымает тубарет, как тот дядька со львом. Глазищи у нево все красные, и вовсе ему все это не нравится. Дядя Сим, тот на нево глядь, а потом глядь на тетку Гастонью и грит:

– Что этот малец тут делает, скажи-к мне, слышь?

И она ему сказала. А тот грит:

– Ну, тогда цыц, баба, – да к братцу мойму поворачивается и грит: – Ладно, вали, да чтоб сильно побыстрей, – и на дверь показыват.

– Бей его, Сим, – орет дедушка Джелки да опять с кресла сваво подымается и палкой трясет да вопит: – По башке ему бей палкой, паря.

– Усадите старика, – грит дядя Сим, да тока тетка Гастонья – она как давай выть да ко мне бросаться, всё птушта неохота ей, чтоб я с братцем моим уезжал, да и грит:

– Нет, Сим, нет, болеет этот мальчик и голодать будет, да простудится, да с ним все что угодно на свете случится, по кривой дорожке пойдет, по грешной дорожке с таким-то человеком, и Господь мне на душу это свалит, как горячие железа ада и вечных мук, да и на твою душу тож, и на весь этот дом, – и грит она это, а сама ревмя ревет так, что жалко ее, и слезы брызг из глаз у меня, как вижу такое, а потом ко мне подходит обнять да спрятать ото всех и всево меня исцеловать. Фууф!

– Одевайся, Жив, – грит мне братец мой, а дядя Сим лопату свою положил, и братец мой тубарет поставил, а тетка Гастонья все плачет и плачет, и за меня цепляется, сердешная, а я просто ни на