– Зачем мужу окно? – испугалась Мэллит. О Проэмперадоре болтливая знать не могла, в ту ночь ее в доме не было, но разговор разбудил память о лунной песне. Названный Лионелем сдержал слово, он все забыл, гоганни не могла.

– В окно?! – расхохоталась Бренда. – Чтоб ты знала, слишком толстый муж еще хуже ленивого.

– У нас будут слуги, – отрезала гоганни. Она не понимала талигойских намеков, но сказанного хватало, чтобы прервать липкий разговор и исполнить задуманное с вечера. – Я иду гулять по городу.

Старшая над кухней осталась сидеть за столом, она не знала, что яма в саду скрыла гнилые половики, как не знали заснувшие на посту о своем позоре. Мелхен выбежала в прихожую, где караулили «фульгаты».

– У меня дело, – девушка старалась говорить твердо и спокойно. – Если вам приказано нас охранять, я возьму воина, но пойду, куда мне нужно.

– Как скажете, барышня, – сержант с веселым, рвущимся к небу носом любил пережаренное и чем-то напоминал далекого Дювье. Мелхен была рада, что главный сегодня он. – Муха, вставай!

Муху на самом деле звали Адольф, это Мэллит помнила. Вдвоем они вышли из дома, и девушка сразу свернула в переулок, избегая докучливых встреч. Долг гнал гоганни к Проэмперадору, а две памяти висели на ногах, обдавая то холодом, то жаром. Минувшей зимой недостойная пришла к тому, кто был ее светом, и нареченный Альдо растоптал сердце вместе с любовью. Подобный Флоху не обещал любви, лишь короткую радость. Он не солгал ни в чем.

Когда Проэмперадор пришел спросить о той, кого до смерти звали Гизеллой, слова его были вежливы, а глаза спокойны. Мэллит не скрыла ничего, но она не видела вставшую, только гниль. На завтрак первородные не остались, и это было хорошо, ведь вся бывшая в доме пища погибла, а то, что принесли из трактира, могло насытить, но не подарить наслаждение. Гоганни вслед за Сэль присела в прощальном реверансе, а потом из окна гостиной смотрела, как гости уезжают. Девушка не ждала, что названый Лионелем обернется, и оказалась права – всадник на пятнистом коне скрылся за поворотом, и сразу же пошел снег, а может быть, он шел все время, просто Мэллит не замечала. В горле стоял неприятный ком, и все же гоганни улыбнулась Селине, а потом вместе с двумя солдатами отправилась к бакалейщикам, у которых нашлось многое из нужного.

Они с подругой возрождали кухню, и та становилась лучше, чем прежде, но радость была неполной. В ночь гнили девушка услышала достаточно, чтобы понять: нареченный Валентином ошибся, а Проэмперадор принял ошибку за истину. Иначе и быть не могло, ведь правду знала лишь недостойная.

«Это неважно, – твердила себе гоганни, – отец Селины победил зловредную, а первородный Лионель не отдал ей хромого полковника!» Вечерами Мэллит долго глядела в окно, черное и холодное, как обида. Любовь к ложному иссякла, ненависть была недолгой, только убить может и упавший с полки горшок. Девушка почти забыла бесценное прежде лицо, но грубые слова обжигали по-прежнему, ведь они были правдой. «Когда лань начнет охоту на льва и пожрет его, наступит конец всему…» Роскошная не знала Кубьерты, она жила иной мудростью, и тоже учила, что женщине не пристало приходить к мужчине. Это истина истин, только как быть сейчас?

Дни сгорали, как свечи, не принося ответа, но вчера из города Тармы вернулся Герард. Брат Селины был голоден и озабочен, к счастью, Мэллит на ужин запекла рыбу без костей, которую не знали в Агарисе. Светлое мясо не таило угрозы, даруя возможность есть и говорить.

– Все из-за твоего Понси, – начал Герард, когда сели за стол. – Маршал… Маршал Савиньяк… То есть мой маршал Савиньяк и так места себе не находит, а тут еще эта инспекция! Бедный Лейдлор, ну и досталось же ему! Нет, он, конечно, маху дал, но без твоего Понси…

– Он не мой, – поправила подруга, – а капитана Давенпорта. Меня он презирает со Старой Придды, и это для всех очень удобно. Что этот господин сделал маршалу Эмилю?

– Так ты что, не знаешь?! – названный Герардом выглядел удивленным. – Об этом же должен весь город болтать!

– Мы с Мэлхен слышали, что Понси напился и буянил в храме, а маршал Эмиль его поймал, только этого дурачка все время ловят, – Селина отодвинула ногой взирающего наверх кота. – Что на этот раз было не так?

– И что сделал презирающий Сэль? – спросила Мэллит, желая сделать приятное гостю. Герард любил рассказывать, и они с подругой спрашивали даже об известном и скучном, а истории с пишущим стихи всегда были полны смеха.

– Понси носится с одним поэтом, а его как раз убили, – Герард протянул руку за хлебом. – Арно с Валентином говорят, этот Барботта ужасен… Понси читал в храме страшную чушь, если это и есть Барботта, то он совсем придурочный. Я хотел после спросить, но ни одной строчки не запомнил, оно просто в голову не лезет… Как можно кричать, что никого не уважаешь, и при этом ко всем приставать и еще чего-то требовать? Мама не уважает бабушку, но она молчала, а когда смогла, уехала и тебя увезла.

– Зато бабушка приставала к соседям, – вздохнула Селина, – из-за нее нас тоже не любили. Барботта мог быть как бабушка: обидел кого-то, а тот стал бесноватым.

– Где убили ужасного, – захотела понять Мэллит, – и как?

– Вроде в Олларии, во время мятежа. Может, он и сам сбесился, не знаю, только Понси просто кошмарно расстроился, а Барботта, как назло, написал завещание. Не то, которое составляет нотариус, а понарошку и в стихах, очень длинное и дурацкое. Он опять объявлял, что всех ненавидит и презирает, но хочет, чтобы его похоронили как императора, потому что он главный поэт.

– Главный? – удивилась Селина. – Главными бывают только маршалы.

– Сэль, в Талиге Первый маршал, а не главный!

– Не будь занудой! – подруга подвинула брату блюдо. – Лучший из маршалов – монсеньор Рокэ, а лучших поэтов не бывает вообще. Ее величество говорила, что Веннена с Иссерциалом сравнивать нельзя, как нельзя сравнивать утреннюю зарю с вечерней, а кто пытается, тот глуп, заносчив и дурно воспитан.

– Так Барботта такой и есть! То есть был. Он написал, чтобы в его память осушали черные чаши. Сейчас пьют из стаканов и кружек, только Понси решил все делать, как завещал его Барботта, и купил черную чашку для бульона, очень большую. Помнишь, в Кошоне папенька напивался, а мама с Денизой его не выпускали из дома?

– Мама умела, только папенька еще и сильный, а Понси очень просто унять. Я сама видела, как это делали.

– Так не до него было! До тепла нам нужно передавить мародеров и освободить Олларию, дел невпроворот, а Понси не мальчишка, он офицер! Кому бы в голову пришло, зачем этот… корнет поперся к Святому Франциску? Представляешь, он решил отслужить по Барботте, как по его величеству! Настоятель, ясное дело, отказался, Понси стал настаивать, и ему сказали, что по королю должен служить клирик самого высокого ранга из тех, кого можно найти. В Аконе это епископ. Думали, что пьяный отправится к преосвященному, а на улице холодно, протрезвеет… Сэль, как же это мерзко, когда пьян талигойский офицер и это видят чужие!