Молодое поколение правителей Чингисидов продолжало, по традиции степных правителей, окружать себя мудрецами и учеными, среди которых появилась группировка эрудитов-иранцев, полных решимости взять все возможное от империи, двери которой вот-вот должны были распахнуться им навстречу. В то же время воспользоваться своими контактами и положением были готовы отдельные аристократы и их семьи – Байдави, семья Ифтихари, семья Джувейни. Хулагу явился не столько в качестве завоевателя, сколько в качестве царя, пришедшего, чтобы взойти на престол и восстановить Иранское царство[218].

Жизнь внуков великого хана очень отличалась от его жизни; они наслаждались роскошью придворной жизни

Впервые после арабского завоевания VII века Иран был готов стать единым государством и важным региональным, если не глобальным игроком. Хронисты того времени, как и жившие позднее в государстве Хулагуидов, признавали Хулагу возродителем иранской земли – Иранзамина. Выдающийся суннитский богослов, кади аль-Байдави, чьи теологические соображения до сих пор принимаются во внимание, написал краткое изложение иранской истории, приближенное более к агитации и пропаганде, нежели к серьезному историческому повествованию, дабы выразить поддержку Хулагу и включению Ирана в империю Чингисидов. В его короткой истории сообщается, что Мункэ «даровал Иранзамин [Хулагу]». Позднее он характеризует Абагу, наследника Хулагу, как «правителя Иранзамина» [2]. Мостоуфи изображает Хулагу и его родственников в Мавераннахре и Понтийско-Каспийской степи продолжателями легендарных битв между lashkar-i Iran[219] [3] и Тураном. Курдский хронист Шебанкараи описывает наследников Хулагу как salaṭin-i Iran[220], а сочинение «История каракитаев» (Tarikh-e Qarakhatayan), написанное для персидско-киданьской царицы, строится вокруг концепции Иранзамина [4]. Несомненно, эта концепция расцвела благодаря покровительству, которое Хулагуиды, как показывает ряд имеющихся исследований, оказывали искусству и литературе, развивавшим наследие «Шах-наме» [5].

Хулагу-хан (1218–1265)

В юные годы Хулагу и его братьев воспитывала их выдающаяся мать – Сорхахтани-беки [6]. Она привила сыновьям любовь к учению и уважение к ученым. Это было общей чертой степных вождей, практическим проявлением которой была популярность публичных дебатов. Если другие культуры прославляли звон мечей, истязания животных или поединки всадников, то Чингисиды наслаждались столкновением идей и драматизмом спора. Рашид ад-Дин отмечал любовь хана к мудрости, его увлеченность дебатами и ученостью, с восхищением сообщая, что тот «украшал свой двор присутствием ученых и мудрецов»[221].

Такого же взгляда придерживался другой великий мыслитель Бар-Эбрей, лично знавший царя. Он считал, что Хулагу-ханом «владела мудрость, располагавшая его к ученым мужам и улемам»; эту черту он разделял с братом Хубилаем, который «любил мудрецов, улемов и праведников всех сект и народов» [7]. Многие признавали в Хулагу наличие фарра – величия, вселявшего в него харизму, необходимую для правления. Насир ад-Дин Туси почти сразу же после «освобождения» из исмаилитской крепости Аламут стал особым советником Хулагу, обретя огромное влияние и власть. Этому положению он был обязан исключительно своей репутации эрудита и мудреца, а также глубоким научным познаниям.

Хулагу со своей женой Докуз-хатун. Из «Сборника летописей» Рашид ад-Дина

Аль-Кашани вторит Рашид ад-Дину, сообщая, что Хулагу «любил науки и был страстно влюблен в астрономию и геометрию; потому ученые Востока и Запада собирались при его дворе, а современники его увлекались различными отраслями знания, геометрией и математикой». Однако «во времена праведного Абаги… намерением его [правителя] было улучшение сельского хозяйства, строительства и земледелия, так что все его современники следовали ему и наставлялись им» [8]. Чтобы закончить картину, Аль-Кашани утверждает, что при Аргуне особенно поощрялись промышленность и химия.

Ранние ильханы изображаются в кругу мудрых и ученых мужей, с которыми они совещаются; мнения правителей взвешиваются и сравниваются с соображениями их придворных советников. Некоторые верили, будто Хулагу принял ислам. На эту традицию ссылается сефевидский летописец Ибн Баззаз (ум. 1391). В своем сочинении «Сафват ал-Сафа» он сообщает, что «падишахи Берке-хан и Хулагу-хан стали мусульманами» [9]. Появление этой традиции можно объяснить, помимо прочего, необходимостью показать, каким образом неверный мог действовать столь открыто в интересах ислама, как это зачастую делал Хулагу [10].

После смерти беспутного Ала ад-Дина Мухаммеда III (ок. 1221–1255) исмаилитский престол достался его молодому сыну Рукн ад-Дину, который, по мнению многих, был повинен в гибели отца. Когда Хулагу приблизился к его логову и пограничным крепостям в Кухистане и других землях, молодой имам отчаянно и безнадежно пытался оттянуть неизбежное. «Гости» Аламута, среди которых нередки были ведущие интеллектуальные светочи и мыслители этой страны, советовали ему начать переговоры с наступающей армией и тайно приветствовали приход Хулагу. Когда их речи наконец были услышаны и правитель сдался[222], Хулагу выразил признательность, пригласив в свой ближний круг их представителя, всемирно известного астронома, ученого, теолога и мыслителя Насир ад-Дина Туси, а также обеспечив безопасное будущее молодому Рашиду ад-Дину и его известной еврейской семье.

Рашид ад-Дин подтверждает, что «очень многие из чужаков и мусульман примкнули к ним [ученым], и в этом деле все были единодушны. По этой причине они старались побудить Хуршаха к покорности и послушанию»[223]. Несмотря на утверждение Джувейни о том, что он был свидетелем уничтожения множества книг в знаменитой библиотеке Аламута, сомнительно, чтобы семьи Туси или Рашида ад-Дина позволили бы случиться такому возмутительному преступлению.

Сперва Хулагу обращался с молодым Рукн ад-Дином ласково и уважительно, даже предложив ему в жены молодую монгольскую женщину. Именно вследствие надменных требований самого Хуршаха тот был в конце концов отправлен на восток, в Каракорум, и по приказу хана Мункэ казнен за вопиющую растрату ресурсов и рабочей силы. За этим последовала гибель всей его несчастной общины. Несмотря на то что многие из общины исмаилитов были убиты, она ушла в подполье и под прикрытие такии, как отмечает в путевых заметках «Сафанама» поэт c весьма подходящим именем Низари [11]. В перерывах между посещениями разбросанных селений своих единоверцев поэт служил чиновником в хулагуидской администрации.