Минутами Фанни не сомневалась, что догадка ее верна.Минутами ужасалась этим мыслям и готова была проклинать себя за них. Как онаможет так гнусно думать о Романе, считать его продажной тряпкой? Нет, он несвяжется с Катрин, он ведь знает, какую боль эта тварь причинила Фанни. А Фанниему дорога, он сам говорил об этом!

«И ты верила его словам?..» – мелькнул неприятный вопрос.

Фанни прижала ко лбу стиснутые руки. Ее знобило: ведь оназдесь, на ветру, на сквозняке, топчется уже давно. Разболеется… Ну и что?Разболеется, умрет – да какая разница, что с ней будет?! Если она потерялаРомана… Она не спала ни одной минуты нынче ночью. Еще не рассвело, как онапомчалась на Пон-Неф, надеясь, что Роман придет… Ну да, на этом месте она почтигод караулила Лорана, а теперь его образ словно бы истаял в ее памяти, от негои следа нет, теперь там властвует другой. Другого она мечтала, нет, жаждалаувидеть около знакомой каменной скамьи меж двух чугунных фонарей!

Разумеется, ни Романа, ни, само собой, Лорана она там необнаружила. А потому ринулась сюда, на рю де Прованс. И вот уже который часторчит здесь. Дура, почему она не воспользовалась случаем и не проникла в дом,когда кто-нибудь выходил из подъезда? Побоялась, что поднимется и не застанетРомана дома. Побоялась, что встретится с его недоумевающей матерью: «Нет, я незнаю, где мой сын. А кто вы такая? Ах, его подруга… А давно ли вы, дорогаяподруга моего сына, заглядывали в свой паспорт, в ту графу, где обозначен годвашего рождения?»

Чепуха! Никаких выяснений отношений Фанни не боялась,никакие оскорбления не имели для нее теперь значения. Она не входила в домпотому, что оставляла себе надежду увидеть Романа выходящим из этой двери. Новремя шло, шло…

Впрочем, еще рано. Только половина девятого. Роман любитдолго спать, вот и сейчас он спит.

Где он спит? Совсем рядом, в убогой комнатенке под крышей,на какой-нибудь раскладной кровати? Или далеко – на широченной постели Катрин,под зеркальным потолком?

Ох, эта Катрин… Мещанка! Черное шелковое постельное белье,зеркальный потолок, канделябры, достойные украшать коридоры Лувра… Проклятаяпустая кукла с убогими вкусами! Но такая роскошная, такая бесстыжая, такаябогатая!

Если это Катрин увезла Романа, Фанни убьет ее. Она на всеготова, только бы вернуть его, вернуть! Любой ценой! А если не удастся, онаубьет Катрин. Убьет Катрин и Романа. А потом себя! Нет, лучше с себя начать.Тогда удастся освободиться сразу. Мучения сразу закончатся…

Фанни почти с ужасом обхватила руками плечи. Что с ней?Стоит здесь, посреди улицы, пронизанной ветром, и жаждет смерти… Из-за чего?Из-за кого? Да неужели это любовь? О да, только любовь (последняя любовь!)способна подвести тебя к самому краю отчаяния и заставить балансировать надбездной, ни о чем не жалея, ни на что не оборачиваясь, ни с чем не прощаясь –глядя только вперед и вперед, видя перед собой только любимые глаза, которыезатмевают для тебя весь божий мир, и солнце, и светила…

А на что ей оглядываться? На прежнюю одинокую жизнь? Какое унее могло быть будущее без любви? Состариться и уподобиться тетушке Изабо,которая по воскресеньям ходит в маленький парк для детей близ церкви Сен-Медар,садится там на лавочку и принимает вид заботливой бабули, наблюдающей за своимивнуками? Надо видеть блаженное выражение ее лица! Все дети, которые катаются нагорках, бегают по садику, пинают мячи, лепят пироги из песка, – ее воображаемыевнуки. Она смеется, когда смеются они, она всплескивает руками и срывается соскамейки, когда они падают, – но тотчас спохватывается и снова садится, сложивна коленях руки…

А в жизни у нее одна только бестолковая Фанни, которой тожеуготована та же участь – греться около чужого огня…

Да ради Господа Бога! Зачем такая жизнь, такая старость?Зачем вообще – старость?! Умереть сейчас, пока на твое мертвое лицо еще можновзглянуть с восхищением и сожалением: «Жалко, рано умерла. Еще молодая,красивая…»

Почему Фанни не взяла сегодня с собой какой-нибудь нож? Илибритву?.. Сейчас бы вскрыть себе вены, привалиться к стенке страховогоагентства «Кураж» и тихо истекать кровью, вспоминая глаза Романа, губы Романа инапевая, как напевала не так давно ему:

Doucement, doucement,

Doucement s’en va le jour.

Doucement, doucement

А pas de velours.

Тишина, тишина,

Медленно уходит день.

Медленно, в тишине,

Как по бархату.

Шум улицы будто отсекло от Фанни, обморочная слабостьнавалилась на нее, словно бы жизнь… ну да, словно бы не день, а сама жизньмедленно уходила из нее – медленно, в тишине, как по бархату…

И вдруг разом, как если бы кто-то схватил за плечи ивстряхнул, она очнулась. По противоположному тротуару к дому номер три быстрымшагом приближалась высокая женщина.

Узкие джинсы, простая бежевая куртка, темно-русые волосынебрежно причесаны, лицо усталое, озабоченное. Носом уткнулась в большой шарф,обмотанный вокруг шеи, руки зябко втянуты в рукава куртки. Громко стучат потротуару каблуки черных туфель.

Сначала Фанни, как в бреду, отметила, что у нее самой наногах точно такие же туфли из магазина «Минелли». Потом сообразила: да это жеона! Та самая женщина, которую Фанни видела наверху, – мать Романа, Эмма!Странно, откуда это она возвращается так рано утром?

А впрочем – какая разница? Может быть, у нее ночная работа.И не в этом сейчас дело!

Фанни ринулась через дорогу:

– Мадам! Одну минутку, мадам!

Женщина обернулась. На лице – безразлично-приветливоевыражение:

– Бонжур. Что вам угодно?

– Вы – мать Романа? – выпалила Фанни без раздумий.

Светлые глаза – кажется, серые, а может быть, и зеленые, авпрочем, очень может статься, что и голубые, – изумленно расширились:

– Да. Извините, а вы кто?

– Я… – Фанни осеклась. – Неважно. Знакомая! То есть нет,Роман подрабатывает в моем бистро. «Le Volontaire», знаете? Это здесь, зауглом. – Она неопределенно махнула рукой.

– Нет, не знаю, впервые слышу. – Глаза женщины холодны. – Ону вас подрабатывает, вы говорите? И что? Вы хотели отдать ему жалованье? Оченькстати, с деньгами у нас в последнее время плохо.

Ага! Хорошая подсказка!

– Я не взяла с собой, – быстро вывернулась Фанни. – Он самдолжен зайти за деньгами, ему нужно расписаться за получение чека…