бывшую. Но иногда приятно помечтать, что Алекса, например, сваливает в другую страну с каким-нибудь продюсером, в которого влюбляется до беспамятства. А потом максимум, который от нее получит Милли, — это открытки на Рождество. Ну, и неизменные плюшевые кролики. Надо же продолжать радовать детишек в больнице.

— Я так сильно тебя любила, — говорит Алекса, присев на подлокотник дивана, когда заканчивает разговор со службой такси. — Смотрела в твои потрясающие глаза и не верила, что такой парень — будущий пилот, красавец, настоящий мужчина, — мог запасть на меня — простую певичку из бара. Тогда мне казалось это таким волшебным.

— Ты сама все испортила.

— Чем, Кил? Тем, что не отказалась от карьеры ради твоего комфорта? Ты несправедлив. Ведь я ни разу не попросила тебя бросить карьеру пилота ради того, чтобы наша дочь была под присмотром. Зато ты требовал это от меня. Бросить мечту, карьеру, сцену, свою жизнь к твоим ногам. Тебе всегда было мало. Ты нуждался в том, чтобы мир крутился вокруг тебя. И сейчас, — она кивает в сторону коридора, — посмотри на эту девушку. Она хотела уйти. Но разве ты дал ей выбор? Ты давишь, Киллиан. На каждую женщину, которая тебе начинает нравиться, ты давишь. Ты уже попросил ее бросить работу ради того, чтобы присматривать за нашим ребенком? Предложил жить вместе? О, — усмехается она, — по твоему лицу вижу, что предложил. Я ничего не знаю о тебе и о ней. Знаю только, что ее зовут Эрика, Милли сказала. Но я вижу, как ты медленно затягиваешь удавку на ее шее. Нацепляешь поводок с рулеткой, чтобы контролировать то, как далеко она от тебя отойдет. Что ты так удивленно на меня смотришь? Не такая уж и дура твоя бывшая жена, правда?

Я молчу. Она действительно удивляет меня этой речью. Но самое неприятное то, что она, похоже, права. Если не во всем, то во многом. Сейчас я смотрю на ситуацию ее глазами, и у меня во рту собирается горечь.

То, что я требовал от Алексы бросить карьеру, было продиктовано, наверное, эгоизмом и несерьезным отношением к ее работе. Мне тогда казалось, что карьера певицы — это развлечение, хобби. Патриархальные устои, в которых я воспитывался, приучили меня, что дети — это, в первую очередь, забота женщины. Сейчас же я пытаюсь посмотреть на это с другой стороны и понимаю, насколько дискомфортно чувствую себя после слов Алексы. Мне не нравится то, что я должен чем-то жертвовать в этой жизни. К тому же, я не готов уступать ради компромисса. Точно не с Алексой.

А с Эрикой? Что, если она сейчас идет мне навстречу, а потом скажет, что все же ее жизнь и ее работа дороже нас с Милли? Что, если на первое место она будет ставить себя? Я! Я должен быть у нее на первом месте! Потому что любящая женщина должна ставить во главу угла интересы любимого мужчины. Разве нет?

Вспоминаю все наши разговоры с Эрикой. Я ведь не требовал от нее бросить работу или приют для животных. Но я предложил ей жить вместе. И, да, я рассчитывал, что забота о Милли ляжет по большей части на ее плечи. По крайней мере, пока я в отъезде. Но я ведь тоже иду навстречу! Я даже меняю свою привычную команду на другую, чтобы чаще бывать дома. Это разве не жертва?

— Ты так крепко задумался, — вырывает меня из мыслей Алекса, вставая, когда слышит сигнал автомобиля с улицы. — Я люблю свою дочь, Киллиан. Но короткие встречи — это все, что я могу себе позволить. Потому что после каждой такой встречи я снова и снова умираю, зная, что не могу быть с ней.

— Ты вполне могла быть с ней каждый день и каждую минуту, но выбрала карьеру.

Она качает головой.

— Певицы, как и пилоты, рано выходят на пенсию, Кил. Это была карьера моей мечты, и я хотела ее осуществить любой ценой. Может, я никогда не стану второй Мадонной или Уитни Хьюстон, но, поверь мне, я сделаю все, что в моих силах, чтобы приблизиться к ним. Потому что я — и ты это, мать твою знаешь, — хороша в том, что делаю! — Она тычет в меня указательным пальцем, и я вижу, как в ее глазах собираются слезы, когда Алекса встает и, схватив сумку, направляется на выход. Срывает с вешалки белоснежное дутое пальто, застегивает на ногах сапоги на каблуках, натягивает белую шапку. Снова смотрит на меня с сожалением. — Ты не видишь дальше своего носа, потому что не хочешь, Киллиан. Тебе неудобно понимать кого-то. Я не буду напоминать, сколько раз повторяла тебе, почему именно сейчас мне важно заняться карьерой. Но ты, уверена, даже не вспомнишь ни одного аргумента, ведь тебе было неудобно вникать и понимать меня. — Она склоняет голову набок и усмехается. — Я буду приезжать к дочери, буду продолжать дарить ей подарки.

— Только не гребаных кроликов, она их ненавидит.

Алекса кивает, и по ее щеке стекает слеза. Она тут же смахивает ее и улыбается.

— Сегодня Милли рассказала мне, почему так не любит кроликов и зайцев.

— Год назад ее укусил домашний кролик.

Алекса снова кивает.

— До встречи, Киллиан. И не спугни девушку, иначе тоже сбежит от тебя. Не души ее, а услышь, как не смог услышать меня.

Наконец, широко улыбнувшись, она выходит из дома, а я стою и пялюсь на закрывшуюся за ней входную дверь. Поворачиваю голову и сталкиваюсь взглядом с Эрикой, стоящей у входа в гостиную. Блядь! Сколько она услышала?

Глава 24

Эрика

— Моя мама меня не любит, — судорожно вздыхая, говорит Милли, а я прижимаю ее крепче.

Истерика уже миновала, и слезы подсохли, но ее носик и щечки до сих пор красные после плача. Легонько покачиваю ее на руках, а она засовывает в рот большой палец. Сегодня я даже не буду делать ей замечаний. В этот момент Милли остро нуждается в чем-то, что дарит ей покой и умиротворение, когда ее маленький, но такой важный мир рушится.

— Твоя мама тебя очень любит, — убеждаю ее, поглаживая спину. — И папа тебя любит. Бабушка с дедушкой тоже.

— Мама не знала, что я боюсь кроликов, — шепчет Милли так, как будто это самая