Закончив, прижала к лицу руку Астароше и положила голову на кровать, оставаясь сидеть на стуле. Прошло какое-то время, и Астароше проснулся от тихих всхлипов где-то рядом. Он разлепил глаза и увидел, как по прекрасному обычно белокожему, а теперь покрасневшему лицу из-под закрытых век катятся крупные слезы. Осторожно шевельнулся, почувствовав боль во всем теле, и положил свободную ладонь женщине на темечко.

– Эй, – тихонько позвал он, – Бансабира.

Голова под рукой вздрогнула – женщина приподнялась и посмотрела на раненого:

– Астароше, прости меня, умоляю, прости!

– Бану…

– А лучше никогда не прощай! Скажи, что не простишь, и отомсти, когда поправишься!

– Бансабира, – увереннее перебил женщину Астароше, – не говори глупостей.

– Это не глупость! – с новым притоком душившего бессилия заявила женщина. – Это моя вина! – Она упала лбом в кровать, зарыдав.

– Я знаю, что женщины всегда плачут из-за мужчин, но все равно прошу – не плачь, Бану. Потому что и ты в глубине души знаешь, что мужчины в конечном счете всегда сражаются ради женщин. Мы бьемся или потому, что хотим вас получить, или потому, что не хотим, чтобы вас получил кто-то другой.

– Аст, – протянула женщина, вновь приподнялась и поцеловала Астароше в губы.

– Мне кажется, я навсегда запомню привкус отчаяния на этих губах, – проговорил Астароше, когда поцелуй закончился.

– Я надеюсь, что ты запомнишь, Астароше. Запомнишь все то хорошее, что ты во мне находил. Включая губы, – поцеловала вновь.

– Почему ты говоришь так?

– Я ухожу…

Бану рассказала о планах кратко.

– И ты уйдешь с ним?

– Да. – Женщина не поднимала глаз на раненого. – Иначе… я боюсь подумать, что будет, если иначе, Астароше! Лучше я откажусь от тебя, чем увижу твою кровь на его мече. Лучше я стану воспоминанием. И когда кто-нибудь другой будет согревать твою постель, ты будешь хоть немного думать обо мне. Лучше так, поверь. Я буду благодарна вам обоим – тебе за память и ей – за ласку. Я тоже, Астароше, всегда, всегда буду помнить тебя.

– Не прощайся так! – повысил голос мужчина. – Не прощайся так…

– Я давно решила, что уйду, я ведь говорила. Я не смогу выхаживать тебя, как бывало прежде. Да и рана твоя слишком серьезна, чтобы я была годна и полезна тебе. Хуже того, эта рана досталась по моей вине. Нет, не перебивай! – остановила она попытку. – И раз все так, раз все так, – подчеркнула Бану, – мне больше нет места рядом с тобой. Я хочу жить и твердо знать, что Астароше Великодушный – счастлив.

– Для счастья Астароше нужна Бансабира. И тем более для великодушия…

– Тогда помни обо мне. – Она поцеловала его в третий раз, поднялась и, не утирая слез, пошла к двери. – Да благословит тебя Мать Сумерек, Астароше, – произнесла на пороге.

Закрыла дверь и замерла рядом с нею, успокаиваясь хотя бы на время. Взяв себя в руки, направилась в собственную комнату. Как того и следовало ожидать, в спальне встретила Гора. Он сидел на кровати, задрав ноги и опершись спиной о стену. На лице красовался шов через всю щеку. Просить его уйти было всяко бессмысленно, и Бану предпочла сделать вид, что наставника здесь нет. Села за стол, облокотившись о столешницу, зажала рот обеими ладошками, боясь вновь заплакать. Спустя пять минут сцепила пальцы замком, уронив руки на деревянную поверхность.

– Бансабира?

– Заткнись.

Смотрела прямо перед собой. Прошло еще десять минут.

– Бансабира, – тверже позвал Гор, не сводивший с женщины глаз.

– Зачем ты это сделал?

– Чт… это вышло случайно, я не думал, что удар будет настолько сильным.

– Случайностей не бывает, – заметила Бану не оборачиваясь.

– Верно, поэтому даже хорошо, что так вышло. Надеюсь, это его достаточно научит.

– Это сломает ему жизнь! – Бану яростно вытолкнула воздух из легких.

– Не преувеличивай.

Бану посмотрела на Тиглата.

– Сукин сын, – проговорила, горько смеясь. – Ты ведь сам прекрасно знаешь, что его колено уже не будет служить, как раньше. А без этого Астароше никогда не достигнет первого ранга.

– Что поделать, – изрек Гор.

– Он двенадцать лет шел к этой цели.

– Значит, плохо шел, раз за такой срок так и не достиг ее.

– Ты изувечил единственного из Клинков Богини, кто имел шансы стать первым номером среди всего сто седьмого, сто восьмого и сто девятого поколений, а теперь еще смеешь иронизировать? Чудовище.

Тиглат проигнорировал ее восклицания.

– Астароше не единственный. В сто девятом по меньшей мере есть ты. – Гор встал с кровати.

– Ты сам знаешь, мне никогда не дотянуться до тебя, – спрятала она лицо в ладонях.

– Рад, что ты признаешь это, Бану. – Гор положил руки ей на плечи и почувствовал, как женщина сотряслась всем телом. Раздался отзвук рыданий.

– Зачем, Гор? Ради чего?

– Ради те…

– Ради чего Кровавая Мать вообще позволила тебе родиться?

Решимость Тиглата дрогнула, будто ему влепили пощечину по распоротой щеке. Он собрался с духом и продолжил:

– …бя. Ради тебя, Бансабира, ради любимой женщины.

Бану усмехнулась чрезмерно громко:

– Да ты знать не знаешь, что такое любовь! – Скинула его руки и обернулась. Гор поймал ее лицо за подбородок:

– Может быть. Так ты уйдешь со мной?

Бану, не отводя глаз, кивнула.

– Хорошо. – Гор приблизился, и Бансабира уткнулась лицом ему в подреберье, ощущая как никогда ласковые руки наставника на спине и рыдая навзрыд.

Не рассыпаться от слез Бансабире помогла Шавна. Она молча соглашалась со всем, что сквозь всхлипы и хрипы Бану говорила про Гора и про Астароше. Бану говорила и говорила ночь напролет, лежа у Шавны на коленях, а Трехрукая только слушала и слушала, заботливо гладя подругу по голове…

Наутро женщины простились.

– Передай Астароше мои пожелания: пусть когда-нибудь Кровавая Мать предоставит ему голову Гора на блюде. В отместку.

Шавна только улыбнулась:

– Это не то пожелание, которое надо передавать любимому.

– Тогда не передавай. Я люблю тебя, Шавна.

– И я тебя.

– Как только я где-нибудь обоснуюсь, я напишу. Надеюсь, ты ответишь.

– Обязательно.

Трехрукая поцеловала Бану в волосы и в губы.

На крыльце собрались все воины с номерами до двадцатого – по сути, все, кто видел путь Бансабиры до ее третьей строчки.