– На моей памяти это исключительные два случая, когда человек, пройдя семь лет обучения, стал Рукой Праматери и членом совета старейшин Храма Даг, – проговорил престарелый Мастер Фатаир. – Берегите себя.

– Спасибо на добром слове. – Гор, как всегда, был равнодушно-доволен. Бану молчала.

– Вы оба знаете, как открываются ворота этого города. Помните, в Храме Даг для каждого из вас будет пристанище, – добавил Ишли.

– Спасибо за все. Да благословит вас Кровавая Мать, – бесстрастно сказала Бансабира.

– Да направит ваши умы и руки Мать Сумерек! – подала голос тоскливо улыбающаяся Ирэн.

Бану развернула коня. Гор еще что-то сказал остальным и поехал вслед за бывшей воспитанницей.

В тот же день они вышли в море на торговом судне, а спустя четверо суток высадились на берегах Синего Порта, или Синего танаара, в землях танского дома Наадал.

– В этом-то танааре я и встретил тебя когда-то, – произнес Гор так, что Бану едва из седла не вылетела от мягкости его голоса. – В том переулке.

Бансабира ничего не ответила – поводов говорить не было. Только на следующий день после высадки, перед вторым ночлегом, спросила Гора:

– Как долго ты еще собираешься идти за мной?

– Мне казалось, это ты идешь за мной.

– Гор, давай начистоту.

– Разве между нами было иначе?

Бану терпеливо выдохнула:

– Яс – моя родина, и потому я здесь. Ради своей семьи.

– И ради того, чтобы убивать врагов.

– Зачем ты здесь, если твоя родина – Орс?

– Моя родина – Храм Даг. – Пламя костра высветило улыбку мужчины. – И твоя тоже, Бансабира Изящная.

Бану не сводила глаз с наставника.

– Хорошо, я действительно ушел из храма потому, что мне надо в Орс.

– Тогда почему ты все еще здесь?!

Гор продолжал ухмыляться. Бансабира глубоко вздохнула:

– Идиот.

Бану искала хоть какие-то следы войск Пурпурного танаара, продвигаясь все дальше на северо-восток. Однако вокруг всегда царила одна картина перепуганных людей, разрушенных зданий, вытоптанных полей и пепелищ. И определить, где чьи следы, было невозможно.

Гор часто ехал молча, тайно восхищаясь молодой женщиной – по сути, еще подростком – и тем, с каким непреклонным упорством она продолжала поиск семьи даже через месяц после высадки. Они избегали темных чащ, опасных рек и больших скопищ людей, держали коней шагом и всегда – подальше от открытых местностей. Продвигаться было трудно, но, подобно верблюду, Бану все шла и шла в неизвестность, отбрасывая сомнения и отгоняя неустанный вопрос «Зачем?».

Совсем избежать столкновений не удалось, но в целом встреченные отряды, которых по одежде Бану не смогла причислить ни к одному из двенадцати танааров, оказались достаточно малочисленны, чтобы хватило сил первого и третьего ранга из Багрового храма. Когда Бансабире все-таки перепадала царапина-другая, все равно, где она находилась, Гор всегда сам обрабатывал ранение. Мужчина не выказывал никаких намеков на близость в такие моменты, бесстрастно смазывая раны на женском бедре, спине или груди. И только Бану без конца ловила себя на мысли, что у наставника слишком горячие пальцы. Потом одергивала себя – нет, это та скотина, которая изувечила Астароше! Просто чтобы она не досталась никому другому…

Точно, Гор обращался с ней как с собакой, которая обязана лаять на всех, кроме хозяина, и лизать руки, которыми он бил ее изо дня в день. Бану усмехнулась, подумав об этом, – наверняка сравнение подобралось по детской памяти о псарнях в фамильном чертоге Яввузов, где отец и брат держали в строгости стаи псов чудовищной породы, выведенной из скрещения волкодавов и волков.

Или меч. Гор вполне мог считать ее мечом, думала Бану. Твой меч разит только твоих врагов, но никогда не должен разить тебя. Твой меч покоится только в твоей руке – и никогда не должен достаться врагу.

– Кто зашил твою щеку? – спросила Бану на очередном биваке, когда со времени отплытия из храма прошло полтора месяца.

Начался июнь, и вечерами было уже тепло. Это было на руку – по возможности путники избегали разводить ночью костер. Теперь в предночных сумерках лицо Гора было особенно страшно из-за уродливого рубца от скулы до подбородка.

– Ирэн, – ответил мужчина. – Но мне куда важнее помнить, кто его оставил, – указал он пальцем на шрам. Потом поднялся, пересел ближе к Бану и впервые за время странствия недвусмысленно навис над ней, стоя на коленях и держа в руках ее голову.

– Что взял – отдай, Бансабира. Ты тогда хватила лишнего.

– Врешь. – Она скинула его руки с лица. – Я всего лишь отдала то, что ты дал Астароше.

– Астароше должен возвращать долги сам, как и все Клинки Богини.

– Значит, я отдала свои собственные. Хочешь, покажу, сколько шрамов ты оставил мне?

Он вновь поймал ее лицо и обжег дыханием ухо:

– Я и так знаю, Бану. Я знаю каждый твой шрам. – Он отстранился и теперь удерживал ее голову в почти вытянутых руках. – Но я не против, если ты разденешься.

– Отвяжись, Гор, – отмахнулась она. Гора это раззадорило.

Как случалось нередко в последний год, Гор навалился на Бану, и завязалась борьба, наполненная молчанием и надсадным дыханием двоих. В конце концов мужчина уселся на Бану верхом, придерживая ее руки. Он чему-то ухмылялся, пока вдруг не почувствовал, как женщина в его руках расслабилась.

– Отпусти меня, пожалуйста, – попросила Бану, и, к собственному удивлению, Гор, замерев, отпустил.

На другой день высоко в седле он все пытался понять, почему поступил так, как поступил. Ответа не возникало до тех пор, пока в конце июня ситуация не повторилась почти в точности. Но тогда Бансабире удалось остановить Гора уже будучи наполовину раздетой и зацелованной. Возможно, и Гор не зашел бы так далеко, не скажи ему Бану, что не может спать с монстром, навредившим Астароше.

Когда Гор отстранился, сотрясая дыханием воздух, женщина отвела глаза.

Они держали путь дальше. Бану больше не спрашивала, почему Гор идет за ней, а Гор наконец начал понимать, что Клинок Богини и впрямь принадлежит только тому, кому доверил себя добровольно.

Он доверился Бансабире.

Занялся июль с его пленительными красками. Встретить их казалось радостным среди обломков и пожарищ. Когда Бансабира проходила здесь, будучи ребенком, юг и центр Яса цвел и колосился. Страшно подумать, что война идет уже восьмой год.

Однажды они достигли маленького городка в Бежевом танааре. «Здесь война не все порушила», – подумала Бансабира, оглядевшись по улочкам. Путники зашли в таверну и спрятались в дальнем углу. За сребреник в ту пору трактирщики готовы были расстараться.

Через четверть часа до захожих донеслись звуки борьбы и крики с улицы. В занимающемся гомоне Бансабира отчетливо различила выражение «пурпурные выродки». Бросив Гору: «Если можешь – помогай!» – кинула ложку и выскочила на шум. Застыла в дверях, всматриваясь в сцепившихся мужчин, возле которых выстроилась толпа перепуганных зевак. Бансабира, обнажая меч, медленно двинулась в сторону драки.