Только сейчас Флинн понял, что рядом с ним сидел юноша лет четырнадцати, но голос у него был совершенно взрослым, даже старческим.

– Разве можно быть никем? – удивился Флинн. Сколько бы ни пытался, он никак не мог себе это представить.

– Можно, если ты прошел старый путь, но еще не выбрал новый, – ответил юноша, и в его голосе послышались нежные переливы, будто сотни серебряных колокольчиков одновременно зазвенели где-то вдали. – Все мы состоим из принятых нами решений. Нет их – нет нас.

– И кем же ты думаешь стать на этот раз?

– Это зависит от тебя, ведь теперь я иду за тобой, – сказал юноша и улыбнулся. – Выбери мне имя. Наз-з‐зови меня. – Из-за его губ показался раздвоенный язык, и прозрачные глаза устремились прямо на Флинна. – Покажи мне новый путь, наз-з‐зови меня…

– Утро-о‐о, до-о‐обр-р‐рое утро-о‐о, чуде-е‐есное-е‐е утро-о‐о, – пропел Божественный Енот, прервав сон Флинна.

– Ну почему Граф Л не нарисовал в моей комнате какую-нибудь Молчаливую Рыбу? Почему именно тебя? – проскрипел еще не до конца проснувшийся Флинн и закрыл лицо ладонями: звезда, подлетевшая слишком близко к его кровати, слепила глаза.

– Искусство нельзя загонять в клетку чужих желаний, оно там зачахнет и умрет. Любой творец должен творить свободно, – восторженно произнес Божественный Енот.

– Творит один, а страдает из-за этого другой, – сказал Флинн и махнул рукой в сторону нависшей над ним звезды, тем самым подавая ей знак, чтобы она отлетела подальше.

– Это закон Мироздания: все мы кому-то как-то мешаем, но надо уметь договариваться, – миролюбиво ответил Божественный Енот.

– Тогда давай договоримся, чтобы ты меня больше не будил.

– К сожалению, этого пообещать не могу. Будить тебя и передавать сообщения – моя работа. Кстати, Хольда ждет тебя через полчаса рядом с Фанабер.

– М‐да, здорово, – простонал Флинн, вспомнив свою последнюю встречу с этой чокнутой одержимой.

Он отнял ладони от лица и, сильно щурясь, посмотрел в глубину древнего космоса. Чернильная мгла с разбросанными по ней мерцающими созвездиями всегда вызывала в душе Флинна трепетный восторг.

– А почему тут нет крыши? – спросил он через какое-то время.

– А зачем она тут? – с недоумением отозвался Божественный Енот. – Дождя здесь не бывает, разве что метеоритный может начаться, но от него никакая крыша не спасет. Зачем делать то, в чем нет никакого смысла?

– Мне иногда кажется, что во всей моей жизни нет никакого смысла, – с грустью сказал Флинн.

– Ты не прав, он точно есть!

– И в чем же он заключается?

– А вот на этот вопрос, увы, тебе никто не даст ответа. Только ты можешь понять, в чем смысл твоей жизни.

– Что-то я очень сомневаюсь, что у меня получится…

– Если хорошенько постараешься, то обязательно получится! – обнадежил его Божественный Енот.

«Ш‐ш‐ше-е‐еш-ша-а‐аш-ш‐шу-у‐у, – разлилась знакомая шипящая песня. – Шу-у‐уш-ш‐ше-е‐еш-ша-а‐а».

Флинн перевел взгляд с медленно вальсирующих в вышине галактик себе на грудь. На ней, свернувшись спиралью, лежал золотистый змей.

– Хочешь, чтобы я дал тебе имя, да? – спросил Флинн вполголоса.

Змей поднял голову и едва заметно кивнул, не прекращая напевать.

– Ну-у‐у, тогда-а‐а, – протянул Флинн, призадумавшись, – пусть будет Шешан. В честь твоей песни.

Змей вытянул кончик хвоста и ритмично завилял им, точно радостный пес.

– Приятно познакомиться, Шешан, – улыбнулся Флинн.

Чем ближе Флинн подходил к Фанабер, тем сильнее росла его тревога. Он чувствовал себя шарнирной куклой, у которой перетянули все пружины в теле. Еще шаг – и они порвутся, ноги обмякнут и Флинн больше никогда не сдвинется с места.

Фанабер сидела, обняв колени и уткнувшись в них лицом. Вдоль ее голой спины, выглядывавшей из глубокого выреза на платье, тянулись отчетливо выступающие позвонки. Казалось, что девушка очень отощала за последнее время. Она совсем не шевелилась и не издавала ни звука, точно притаилась, как загнанный зверь. Рядом, уперев руки в бока, стояла Хольда.

– С сегодняшнего дня от теории переходим к практике, – сказала она и тряхнула головой, откинув назад упавшую на лицо тонкую косичку. – У тебя еще остались вопросы насчет одержимых?

– Да, – ответил Флинн, уставившись на Фанабер, – немного, всего лишь пара сотен.

– Сегодня можешь задать только два, у меня очень мало времени: через полтора часа я должна быть в Инферсити.

– Снова будем выслеживать Безумного?

– Я – да, а ты будешь учиться работать со своим духовным напарником. Фанабер вам в этом поможет.

– Интересно – как?.. – сглотнул Флинн. Перспектива остаться с Фанабер наедине казалась ему чертовски непривлекательной.

– Она будет вашей боксерской грушей, – спокойно произнесла Хольда.

– Это как-то жестоко, – сказал Флинн, смотря на худую спину Фанабер.

– Ты жалеешь ту, которая чуть не вырвала тебе сердце? Серьезно? – Хольда закатила глаза. – Повзрослей, Флинн, и запомни, что с окружающими нужно поступать так, как они поступают с тобой.

– А как же милосердие?

– Это не милосердие, это мягкотелость, а она очень часто мешает торжеству справедливости, – выпалила Хольда и поджала губы. – Ладно. Где там твои вопросы насчет одержимых? Быстро задавай их – и пора начинать.

– Я хотел спросить, почему мы ждали момента, когда у Безумного проявится суллема? Почему не выследили его раньше?

Этот вопрос никак не давал Флинну покоя. Он понимал, что Хольда наверняка испробовала все способы поймать Безумного и что есть веская причина, почему она до сих пор не смогла этого сделать. И Флинн должен узнать эту причину.

– Туман, – на выдохе ответила Хольда. – Он виноват.

– Сизый туман Инферсити?

– Да. Мы не знаем, откуда он берется, но он защищает всех одержимых. Не дает нам, посыльным Смерти, выследить их до того, как они проявят себя. Мы не можем запомнить их человеческий облик, не можем пойти за ними по пятам: они просто теряются в этом тумане, будто растворяются в нем.

– А люди? Или, например, духовидцы? Они могут что-то увидеть?

– Духовидцы видят чуть меньше, чем мы, а вот простые люди вообще слепы. Им кажется, что ничего необычного не происходит, – сказала Хольда, и ее глаза потемнели: карий стал почти черным, а янтарный – цвета меди. – В газетах Инферсити написали, что в приюте случилось короткое замыкание – и поэтому та несчастная сгорела заживо. Живые не увидели ни следов, оставленных Безумным, ни его суллемы. Но, – она опустила голову, – так, наверное, даже лучше. Если бы они знали правду, то в городе началась бы паника.