простые лавки, такие же столы и полки на стенах. Высоко постеленные кровати из сена в королевской спальне покрывали шкуры, на столе горело несколько восковых свечей, стоял простой жбан с водой и серебряный кубок.

В другой комнате рядом приготовили такое же ложе для Витовта, а напротив должны были лечь товарищи двух панов. Остальная челядь разместилась, как могла, на маленьком городище у валов и даже за ними.

Была поздняя ночь, Витовт уже ужинать не хотел, сказал, что устал. Вдалеке пели первые петухи. Они пожали другу другу руки и разошлись на отдых.

Ягайлло шёл к кровати с какой-то заботой в сердце, понурый и строгий взгляд Витовта ничего хорошего ему не предвещал. Порой он был очень проницателен и угадывал, что тот принёс с собой какую-нибудь бурю, – некоторые жалобы на Збышка и поляков, какие-нибудь советы, чтобы их укротить. Но… удерживать осмелевших было слишком поздно.

Король лёг, предвидя на следующий день борьбу, которую не любил, чувствовал, что он слишком слаб для неё. Словом не владел, а мир так любил.

После ясной ночи наступил день, весь облачённый туманом, влажный, грустный. Солнце не могло пробиться из дымки, туч и тумана, который осел на болотах.

Оба оказались за утренним столом и у кубков свежей воды, потому что оба ничего, кроме неё, не пили.

Витовт был задумчив и молчалив. Разговор не мог развернуться из каких-то холодных пелёнок. От плохого времени и плохих мыслей Ягайлло имел одно лекарство. Когда поели, он сказал Витовту:

– Поедем в лес!

– Поедем, но одни, – ответил Витовт. – Мне нужно поговорить с тобой наедине, и никакое людское ухо слышать нас не должно.

Ягайлло тревожно поглядел.

– Ты привёз мне тайну?

– Великую и грустную, – сказал Витовт. – От неё зависят твои честь и счастье. Не спрашивай меня тут, поедем.

Лошади всегда были готовы.

Охотники Ягайллы, ловчие и каморники думали, что он прикажет им ехать с ним. Он сделал знак рукой, чтобы остались. Они двинулись одни в молчании за королём, уже очень обременённом тревогой. Про себя он произносил какие-то заклинания и вспоминал, не разул ли в этот день левую ногу раньше правой. Ему это всегда предвещало несчастье. В этот день он был рассеян и не был уверен, ему казалось, что мог ошибиться.

Они выехали на широкий, пустой двор, кони шли медленно. Нахмуренный Витовт смотрел перед собой.

– Говори, потому что меня это мучает… ты что-то объявил, – забормотал Ягайлло.

– Ты узнаешь о плохом даже слишком скоро, – сказал Витовт, – ты мужчина и должен иметь закалённое сердце, пусть тебя это особенно не растревожит. Со всем справимся.

Ягайлло слушал, не говоря ни слова, сплёвывал и что-то бросал за собой. Его светлое вчера лицо темнело и приобретало выражение дряхлой старости.

– Я сам дал тебе Соньку, – произнёс Витовт, – она твоя с моей руки, я виноват и поэтому хочу тебя спасти. Она тебе изменила.

Король крикнул и остановил коня.

– Это ложь! Сонька!

– Слушай, будь терпелив и храбр, – прервал его князь. – Я никогда не бросаю слов на ветер. Я смотрел на тебя, шпионил, я знаю и уверен, что она тебе неверна.

Лицо Ягайллы покрыла жёлтая бледность, голос замер в его устах и он едва мог промямлить:

– Рассказывай, рассказывай всё!

– У меня были и есть люди на дворе, у её бока, которые видели и всё доносили мне, – сказал Витовт, – ты старый, она молода, ты не следил, доверял ей и людям, что удивительного, что рок тебя с этим столкнул? Почти полгода нет господина дома, двери настежь. На дворе полно молодёжи, она подобрала себе любовников, их достаточно. Ты радуешься потомству, а…

Ягайлло не дал ему докончить.

– Они поплатятся жизнью, она прочь пойдёт! – закричал он.

– Подожди! Сперва надо поймать и доказать вину. Ни одна живая душа не должна об этом знать, покуда виновники не будут в руках. У меня есть их имена… Прежде чем новость дойдёт до Кракова, нужно принять меры, чтобы от нас никто не ушёл. Пришлёшь их ко мне, я пытками добьюсь от них правды, если её добровольно не поведают. Ты слишком слаб, они тебя слезами осилят, оболгут. Отправь ко мне её девушек, которые во всём помогали, её саму отправь ко мне с сильной стражей. Я посажу её в какой-нибудь замок и запру. Виновников под меч.

Испуганный король опустил голову на грудь и не мог ничего ответить.

– Мой ребёнок! Сын! – воскликнул он в отчаянии. – Да… это мой сын… я от него не откажусь.

– Сына у тебя никто не отберёт, – ответил Витовт, – но достаточно тебе одного. С этой королевой ты не можешь дольше жить. Я, как её дал, так и заберу, а за по-настоящему тяжёлый грех она хорошо ответит. Посажу её в башню! На хлеб и воду, негодяйку!

Витовт крикнул это с великим пылом, подняв вверх руки.

Ягайлло ехал ошарашенный, гнев в нём боролся с жалостью, рыдание подавило какие-то его слова. Он хотел говорить и не мог.

– Витовт, – сказал он с усилием, – у неё были и есть враги. Смотри, как бы её не оболгали. Мучить невинную женщину – это суровое преступление.

– Она! Невинна! – выпалил Витовт. – Я её с детства знаю. Когда я давал тебе молодую и красивую девушку, вспомни, в Новогродке, я говорил тебе: остерегайся и следи, потому что это кровь русинки, которая, когда спит, кажется замёрзшей водой, а когда разволнуется, кипятком брызжет.

Ягайлло, словно не слышал этих слов, обратился к нему:

– Скажи мне имена… имена… кто?

– Ты дал ей каморников молокососов, – начал Витовт.

– Охмистр – старый Наленч.

– Такой же, как и ты, муж, а он и ты оба слепы. Не он виноват, а безусая шляхта, которая шлейф за ней носила и была на её услугах. Первый из них самый любимый… Хинча из Рогова…

Услышав это имя, король так пришпорил коня, что тот, испугавшись, сделал скачёк в сторону, и Ягайлло едва мог его остановить.

– Хинча! Тот, которого я нежил и лелеял! Предатель! Он!

– А кто же нас предаёт, если не те, которых мы ласками осыпаем? – ответил Витовт.

– Хинча! – ещё раз повторил задумчивый король.

– Но и другие там соучастники или помощники так же хороши, как он, – добавил князь, – Яшко из Конецполя, двое Щекоцынских, Ваврин Заруба.

Король слушал с прикушенными губами и искрящимися глазами, тихонько повторяя их имена.

– Сначала нужно взять и выслать ко мне двух её помощниц, которые бывали при ней днём и ночью на страже и следили за дверями, – говорил Витовт, – двух Щуковских, Каску