Я кивнул. Почти полное отсутствие бумажного следа иногда было единственным, что заставляло меня двигаться дальше, когда я сидел один в гостиничном номере, который выглядел как и любой другой гостиничный номер, независимо от того, в каком штате или стране я находился, если день начинался все с того же пакетика дешевого растворимого кофе и маленького чайника.

– Ты когда-нибудь задумывался о пустых библиотеках? – с выжидательной улыбкой спросила Томи.

– Боже мой, никогда.

– Ага, представил? По-моему, даже только из-за этого стоит попробовать вернуться в Штаты. Эта мысль не дает мне покоя.

Я засмеялся, потом вспомнил:

– Балох Браун?

– Балош. Я нашла несколько статей о том, как он завладел отелем. В основном обычный негатив в духе прессы девяностых – знаешь, убийства там, истории о призраках. Похоже, у него репутация еще той сволочи.

– Что ты имеешь в виду?

– Криминальное прошлое, жесткий тусовщик, все деньги получил по наследству, мелкая знаменитость в Европе. Кстати, поэтому мне и удалось хоть что-то накопать на него, единственного из всей череды владельцев.

– А ты знаешь, что они с Софией были женаты?

Она схватила меня за руку:

– Не может быть!

– Может! – Я сам пришел в восторг от ее удивления. – По крайней мере, были, но не уверен, женаты ли сейчас. Она наотрез отказалась говорить на эту тему.

– И поэтому она здесь работает?

Я кивнул.

– Ты молодец. Вот дерьмо… я хотела сказать… да ладно, неважно – похоже, никогда мне не завершить мое исследование. Но… это интересно.

Какое-то время мы наблюдали, как играют дети.

– Не хочу показаться вуайеристкой, – произнесла Томи, тщательно подбирая слова, – хотя, как социолог, я вообще-то люблю подглядывать… ты оставил свой Фейсбук залогиненным.

– Боже, Томи…

– Успокойся, я не читала твои сообщения, – фыркнула она. – У тебя очень милые дети. Младшая дочка очень похожа на тебя, а старшая вообще нет, скорее на маму.

– Я не являюсь ее биологическим отцом. Она мамина.

– Надина?

– Да, Надина.

– Надя напоминает Таню.

Трудно сказать, специально или нет она завела этот разговор, но мне было неприятно. Хотя Томи вроде и не собиралась сравнивать дальше.

– Как их звали? – поинтересовалась она.

Я стиснул зубы.

– Их зовут Рут и Марион. Марион – младшая.

– Прости, я не хотела смотреть фотографии. – Она помолчала. – Нет, хотела. Мне любопытно, и у меня есть пограничные вопросы… которые нельзя отнести к определенной области знания.

– Да не страшно, просто… – Мне не удавалось подобрать правильное слово.

– Тяжело?

Я кивнул, и мы немного посидели молча, глядя на играющих детей.

– Жалко, что так вышло, – произнес я, – не знаю, почему вдруг они накинулись на тебя с обвинениями. Некоторые уже, похоже, устали от отеля.

– Никаких «вдруг», они ведут себя так, начиная с Дня Первого. И не только они. – Томи пожала плечами. – Да плевать на них. Ну, что они сделают? Я их не боюсь.

Я провел ладонью по сухой траве:

– Не понимаю, зачем теперь поднимать этот вопрос. Дело сделано. Голосование окончено.

– Ты еще добавь «это не твоя вина».

– Ну… – Я сомневался, что именно хочу сказать. – Нельзя возложить всю вину на одного человека. Это коллективная ошибка.

– То есть ты утверждаешь, здесь частично и моя вина? – Она сделала неопределенный жест.

Я на мгновение задумался.

– Частично.

– Боже, ушам не верю.

– А по-твоему, кто виноват?

– Я не виновата!

– Я этого и не утверждал, я сказал, что это коллективная ошибка!

– Получается, все, кто голосовал, как и я, хотели ядерной войны и конца света? Звучит жуть как правдоподобно. Ты просто самодовольный идиот, поэтому никто и не стал голосовать, как ты.

– Некоторые голосовали.

Она замолчала.

Я чувствовал, что в этом споре победа осталась за мной, и в то же время сомневался, нужна ли она мне такой ценой. Мы говорили о мире, который ушел в небытие. Какой смысл теперь искать виноватых?

Дети закричали, и у меня чуть душа не ушла в пятки, но я тут же понял, что они смеются. Акио, похоже, нашел личинку жука и подбежал к нам с тонким, извивающимся на его пальцах червячком.

Томи что-то сказала ему по-японски, наверное, велела положить личинку обратно. Мальчик отошел и осторожно положил ее в землю.

– Приятно узнать, что жуки еще живы, – заметил я.

Она промолчала.

– Ладно, прости, ты не виновата.

– Не могу поверить, что все так просто: они считают меня причиной, по которой мы все находимся здесь. Мир не отправился на хрен, потому что я за это проголосовала. Мир давно охреневал, и на это ушли годы. Все происходило у нас на глазах. – Она вырвала горсть травы и разбросала ее. – Мы все, как один, оказались трусами, и никто не сделал того, что следовало сделать, поэтому мне и не понятно, почему теперь выстроилась целая очередь из обвиняющих меня.

– Сыграю роль адвоката дьявола… – произнес я.

– Ой, да не страдай фигней.

– Все знали, как глупо и опасно голосовать за такого человека.

– Так не мы нанесли первый ядерный удар!

– Никто не знает, кто ударил первым! Вряд ли сейчас стоит создавать комиссию по расследованию.

Она покачала головой:

– Ничего не понимаю. Что ты хочешь услышать от меня?

Секунду я просто смотрел на нее. Я чувствовал себя жестоким и одновременно понимал, что у меня нет причины злиться на нее. Во мне бурлила злость, с которой я боролся большую часть времени, проведенного в отеле, но всякий раз, когда я говорил с Томи или смотрел на нее, эта злость вырывалась на поверхность. С тех пор как мы начали спать вместе, ситуация только ухудшилась. Я действительно обвинял ее. Я действительно считал, что это ее вина. Где-то в глубине души я старался убедить себя, что она каким-то образом все спланировала, должно быть, хотела, чтобы голосовали за безумцев, которые помогли нам собраться здесь, разлучив меня с женой и детьми, вероятно, навсегда. Мне хотелось верить, что ею двигало некое злобное желание убить мир. Мне хотелось кого-нибудь обвинить.

– Серьезно, что ты хочешь услышать от меня?

Верх одержала моя худшая часть, и я сказал:

– Было бы неплохо, чтобы ты извинилась.

Она встала: