Подобно тому, как человеческая личность, целостный лик человека заложен в Боге, именно через нашу личность реализуется Бог в нас. Надо отдавать себе отчет в том, что Бог действует в мире через нас, через человеческий дух.

«В нас, — заключает древний поэт, — в нас, а не в звездах небесных и не в глубоком тартаре обитают вечные силы всего мироздания», — и поэту вторит великий христианский философ: «В нас самих заключается бесконечное богатство сил и содержания, скрытых за порогом нашего теперешнего сознания, через который переступает постепенно лишь определенная часть этих сил и содержания, никогда не исчерпывающая целого»[117]. Сама эволюция, это воплощение божественной идеи в мировом процессе, являющее собой цель всего мирового движения, есть такое соединение земного и небесного, человечного и божественного. На вопрос, почему Бог медлит с достижением этой цели и осуществляет процесс боговоплощения столь сложным путем, можно дать такой ответ: того требует свобода, свободный выбор, восхождение по ступеням лестницы всеединства:

Если всё существующее (в природе или в мировой душе) должно соединиться с Божеством, — а в этом цель всего бытия, — то это единство, очевидно должно быть обоюдным, то есть идти не только от Бога, но и от природы, быть и ее собственным делом… В человеке мировая душа впервые внутренне соединяется с Божественным Логосом в сознании как чистой форме всеединства. Человек, как подобие Божие, не только имеет ту же внутреннюю сущность жизни — всеединство, — которую имеет и Бог, но он свободен восхотеть иметь ее, как Бог, то есть может от себя восхотеть быть, как Бог[118].

Чем, в сущности, такое понимание отличается от идеи «Бога в себе», развиваемой в этой книге? Чем «одухотворение человека через внутреннее развитие божественного начала» отличается от обретения Бога в себе?

Особое место в христологии и христианском богословии занимает так называемое второе пришествие. Надо сказать, что идея эта не нова. Адептов, достигших в элевсинских мистериях мистического просветления, именовали дигенами, или «родившимися дважды». Возможно, христианство позаимствовало эту метафору у греков, назвав «вновь рожденным» Иисуса Христа и сделав своим символом миф о Воскрешении Тела. Это глубочайшая метафора многих религий: сначала просветление сознания — затем бессмертие.

Иисус никогда не определял сроков «второго пришествия» или наступления Царства Божия, отвечая на вопросы в том смысле, что сроки ведомы лишь Отцу, который не открывает их ни ангелам, ни сыну[119]. Еще он говорил, что Царство Божие не может прийти в момент тревожного ожидания — оно явится нежданно, как неожиданными были события во времена Ноя и Лота, люди должны быть всегда готовы к нему[120]. Апокалипсис, написанный Иоанном Богословом, называет срок в три с половиной года, принимаемый также в «Вознесении Исайи». Ученики Христа верили в то, что второе пришествие наступит еще при их жизни. Когда апостолы начали покидать юдоль земную, вера в сроки второго пришествия и воскрешения мертвых пошла на убыль, и напророченный конец мира сменился его христианским обновлением, гораздо больше отвечающим чаяниям Христа, выраженным в его Нагорной проповеди.

Возможно, трансформация великого человека в Божественный Логос, в «Слово Божие» обязана как раз угасанию апостольских упований на скорое возвращение Учителя, на Царство Божие на земле. Христос как Божественный Глагол, по словам Эрнеста Ренана, мог быть плодом разочарований первого поколения христиан в неопределенной отсрочке их упований:

Каждый момент промедления в пришествии Иисуса был новым шагом в сторону его обожествления. И это настолько верно, что божественное происхождение Иисуса было окончательно провозглашено в тот момент, когда исчезла последняя мечта хилиастов[121].

Уже в послании Павла к Колоссянам Иисус рисуется в образе невидимого Бога и существа, родившегося до всех творений: чрез Него всё было создано, всё держится Им, в нем телесно воплотилась вся полнота Божества.

Сегодня мы понимаем, что второе пришествие Христа — пробуждение Его в себе. Будда, Иисус, Лао-Цзы не приходят извне — они пылают внутри. Потому не ищи в Писаниях, ищи в себе.

Человечность Иисуса облегчала христианскому мистику созерцать Бога в самом себе. Обращая взор к историческому Христу, верующий говорил себе: я возвышаю внутреннюю глубину души до божественного созерцания, данного мне в явлении Христа, посредством Него могу я в себе подняться к высшему.

Становление и укрепление христианства как бы наглядно демонстрировало, что Царство Божие, царство духа, на глазах из горчичного зерна превращается в посаженное Христом зеленеющее древо, дающее побег за побегом. Страшный суд в сознании масс начал постепенно вытесняться земным Градом Божиим, как его узрел Учитель в своей великой проповеди с апофеозом слабых, преданностью народу, любовью к бедным, восстановлением попранных прав всех, кто смирен душой и наивен сердцем, то есть христиан, учение которых все больше завладевало миром. Ведь чему учил Иисус незадолго до смерти? Отречься от земных благ, устремить свои помыслы к царству духа, основанному на свободе и сыновней любви, создать новую жизнь человечеству и новый порядок вещей…

Сам Иисус во многих случаях прибегал к таким формам поучения, какие совершенно не встречаются в апокалиптической теории. Он нередко говорил, что Царство Божие уже началось, что каждый человек носит его в себе и может наслаждаться им, если он вел праведную жизнь, что царство это создаст себе всякий неприметным образом, искренним обращением сердца к добру[122]. Царство Божие есть в этом смысле не что иное, как благо, более совершенный порядок вещей, чем существующий ныне, царство справедливости, которому должен служить каждый верующий по мере сил своих, — свобода духа, нечто подобное буддистскому «освобождению», плод отречения от старого мира.

Всему этому Иисус учил своих учеников, постоянно внушая им мысль, что все они — его продолжение и могут всё то, чему научился он сам. То, чему Иисус учил их, ныне именуется расширением сознания, просветлением, единением с Богом в мистическом акте. Сам Сын Благословения говорил об этом своим ученикам: «Вы же знаете Его (Бога), потому что Он с вами пребывает и в вас будет». Все они, как и Учитель, умели излечивать наложением рук, прогонять демонов, пророчествовать, хотя не все достигли совершенства своего Великого Учителя[123]. Иисус был великим практикующим мистиком, а не теоретиком-богословом — поэтому христианская теология создавалась другими людьми и в другое время и часто искажала идеи самого Христа. Скажем, если для Иисуса Дух Святой был тождествен вдохновению, вечно исходящему от Отца, то Отцы Церкви придали ему вид одной из трех ипостасей Бога.

Русское богословие вряд ли продвинулось далее соловьевской интерпретации