были полыми внутри, в них зажигали и постоянно поддерживали огонь. Первосвященник подходил к алтарю с новорожденным и клал его на руки статуи».

Элена помнит, как зажала руками рот. «Не хочу знать, что было дальше», – предупредила она Игнасио. Тот взял ее за локоть, подвел к истукану и продолжил рассказ, невзирая на сопротивление Элены. «Священник приводил в действие цепи, которые поднимали руки, и бросал младенца через рот статуи в горящее внутри пламя». Элена стряхнула хватку Игнасио и вышла из комнаты, хлопнув дверью.

– Сеньорита? – прерывает ее воспоминания один из мужчин.

– Да?

– Нам нужно знать, с какой целью Игнасио Суарес хранил эти фигуры.

– Понятия не имею.

На пороге появляется Леонардо Альварес, репортер из «Вестника Альенде», с фотоаппаратом на шее.

– Извините за опоздание, – без предисловий вступает он в комнату.

– А вы?.. – Элена оставляет вопрос неоконченным.

– Леонардо Альварес, – представляется молодой человек, затем берет свой «Никон», смотрит в видоискатель и делает первый снимок. – «Вестник Альенде», – добавляет он и протягивает руку.

Элена не отвечает на его жест.

– В гостинице нельзя фотографировать. Пожалуйста, выйдите.

Не обращая на нее внимания, репортер подходит к мужчинам и спрашивает:

– Что вы нашли?

– Вы меня не слышали? Я позову охрану, и вас отсюда выведут.

– Ошибаетесь, сеньорита, молодой человек имеет право делать свою работу, – вмешивается один из мужчин в форме.

– Нет у него никакого права. Как и у вас. Это произвол, нарушение закона… Преступление… вот так вторгаться в мою собственность.

– Снова ошибаетесь, сеньорита. Мы исполняем судебный приказ, расследуем обстоятельства убийства.

– Добрый день, – раздается в дверях громкий мужской голос; присутствующие замолкают и поворачиваются.

– Инспектор Переда, – произносит один из полицейских.

– Господа. – Мужчина поднимает правую руку, касаясь лба указательным и средним пальцами в знак приветствия.

– Инспектор, – продолжает офицер, – сеньорита хочет помешать нам выполнять ваши приказы.

– Что вы здесь делаете? – спрашивает Элена, чувствуя пробегающий по телу холодок. Она видит этого мужчину во второй раз, но уже при первой встрече он нагнал на нее иррациональный страх, возможно, потому, что после смерти Игнасио Элена ощущала себя особенно уязвимой.

– Добрый день, сеньорита Гальван. – Он протягивает смуглую потную ладонь. Элена оставляет без внимания и это приветствие. – У нас есть ордер на обыск. Пока только комнаты покойного Суареса. Не могу вдаваться в подробности, но если вы не позволите нам делать работу, мы будем вынуждены обвинить вас в воспрепятствовании.

Мужчина и женщина, постояльцы гостиницы, останавливаются во внутреннем дворике, чтобы понаблюдать за сценой, затем ускоряют шаг и, перешептываясь, выходят на улицу.

Элена обводит взглядом стены и мебель, пытаясь вспомнить, может ли что-то, помимо фигур демонов, скомпрометировать писателя. Она колеблется между желанием уйти и желанием остаться. А вдруг полицейские подбросят ложные улики? «Я уже мыслю как автор криминальных романов», – думает она, закрывая дверь комнаты, чтобы гости не видели происходящее внутри.

– Я останусь здесь, пока вы делаете свою работу. А что насчет него? – Элена кивает на репортера.

– Он также выполняет свою работу, – отвечает Мигель Переда.

– У вас есть другие подозреваемые или только мертвец, который не в силах себя защитить?

– Ваш отчим, как я уже говорил.

– Ваши подозреваемые – покойник и человек в коме? Очень легко обвинять того, кто не в состоянии оправдаться.

– Сеньорита Гальван, здесь не вы задаете вопросы.

Элена в раздражении садится на стул у двери, скрещивает ноги и вспоминает папку Лусины. Она еще за нее не бралась – из-за гнева, ярости, злости на Игнасио, потому что он не рассказал ей о дочери, которая к тому же ее гинеколог. Забыл о такой маленькой детали. Непростительно. Зачем она его защищает? Сказала бы сеньору Переде, мол, ей известно, что Игнасио убил девушек, и навсегда погубила бы его репутацию и репутацию его дочери… и, кстати, собственную, ведь Элена встречалась с ним в течение трех лет… Поэтому она ничего не скажет. «Ради себя. Не ради тебя, Игнасио, лжец, а ради меня, – говорит она почти вслух, – я не собираюсь прослыть подружкой убийцы».

Отщелкав пленку, репортер вынимает ее и вставляет новую, отвлекая Элену от размышлений. Инспектор берет фигурку Молоха, осматривает и вслух читает надпись на основании:

– «Из детей твоих не отдавай на служение Молоху и не бесчести имени Бога твоего. Я Господь»[29]. Вам известно, что это значит? – спрашивает он Элену.

– Нет, – отвечает она почти шепотом, нахмурив брови. – Впервые слышу.

Двенадцатый фрагмент

Акушерку собираются выпустить, сообщил мне Рамон. Он был раздосадован, разочарован, далек от присущего ему состояния патологического оптимизма.

Новость опубликовали 27 апреля 1941 года, моя мать провела в заключении меньше месяца.

– Ты сказал, что ее никогда не выпустят.

– Таково правосудие в нашей стране.

Я с равнодушным видом пожал плечами и продолжил собирать мусор из оставшихся корзин. Мы были в редакции: Рамон сиял в лучах недавно обретенной популярности на волне заметок о моей матери, я же старался не высовываться, стать почти незаметным.

Фелиситас освободили после ходатайства двух женщин, пользовавшихся ее услугами. Она пригрозила назвать имена пациенток, особенно тех, чья репутация дорого стоила, – жен богатых, влиятельных мужчин, политиков.

Первым именем, которое мать извлекла из своего черного списка, будто шарик из лототрона, было имя Эухении Флорес. Ей не пришлось искать его в своих записях: она знала, что Исабель работала у Флоресов и что Эухения помогла нам. Фелиситас отправила сообщение с работницей из «Ла Кебрады».

Помимо Эухении Флорес, она разыскала и жену высокопоставленного чиновника из «Пемекс»[30]. Контратака матери стала настолько точной и эффективной, что она появилась на первой полосе газеты и затмила новости о далекой войне.

На следующий день после публикации заметки об освобождении моих родителей Греция проиграла битву с Германией.

Стратегия Фелиситас сокрушила судейскую, и третий судья Первого уголовного суда вынес формальное распоряжение заключить моих родителей в тюрьму только лишь за несоблюдение Закона о захоронении.

Невозможно объяснить решение Клементе Кастельяноса, третьего судьи Первого уголовного суда, а именно: формальное тюремное заключение единственно за нарушение Закона о захоронении, без учета других наказуемых деяний, в том числе незаконных абортов, преступного сговора, пренебрежения врачебной и сестринской ответственностью. Таким образом, не исключено, что деятельность, которую они вели, навсегда останется тайной, как и достигнутые между судьей и защитниками подсудимых компромиссы, повлекшие столь необъяснимое решение. Надеемся, что завеса, покрывающая эту тайну, поднимется на благо общества, которое борется за то, чтобы преступления такого масштаба были раскрыты. – «Ла Пренса». Мехико, воскресенье, 27 апреля 1941 года.

– Их освободят после внесения залога. Мне жаль.

Рамон