себя, как ребенок, который впихивает в себя одно пирожное, другое, третье, уже от жадности. Я понимал – у меня на танец остается все меньше и меньше времени, оно вот-вот закончится. Я должен был «наесться» танцем до такой степени, чтобы у меня потом никакой тоски по нему не возникало.

Где-то за полтора года до ухода из театра у меня появилось ощущение пресыщенности, я «переел» танцев. Когда меня стали бить по рукам и ногам, не давать спектакли, те, кто это делал, находились в полной уверенности, что тем самым доведут меня «до ручки» – либо я в окно выйду, либо сопьюсь, либо еще что-то в этом роде. А у меня никаких эмоций по этому поводу, кроме: «Господи, спасибо! Больше не хочу!»

Помню, тогда я сказал Фадеечеву: «Николай Борисович, знаете, чего-то я устал плясать». Он засмеялся: «Ну наконец-то ты натанцевался».

У меня ведь в карьере часто бывало на неделе по три 3-актных спектакля. Папа Коля говорил: «Коко, ну нельзя так, надо немножко себя щадить». – «Нет, мне надо еще порепетировать». – «Коко, не надо, иди полежи». – «Нет, я не прошел все подряд». – «Коко, не надо тебе сейчас, ты в форме». А у меня одно на уме, как Пестов приучил, – пройти весь спектакль от начала до конца, а потом еще все «заполировать».

Есть выражение, что артист – это кладбище несыгранных ролей. Я так много не сделал из того, что хотел. Что-то мне не дали станцевать, что-то я упустил, что-то просто прошло мимо. Я балетов Бежара хотел, Баланчина, Ноймайера, Макмиллана, Кранко станцевать, я хотел Эка… Но не сложилось, потому что в свой лучший возраст, когда я должен был это танцевать, я исполнял «Лебединое озеро» в «русском стиле», а вместо Бежара в Большом театре ставили «Балду», «Бессонницу», «Светлый ручей», «Misericordes»…

11

Я понимал, что моя артистическая карьера подходит к концу, но у меня был ученик, занятия с которым вносили новый смысл в мою жизнь. Я стал готовить Овчаренко к конкурсу в Перми. В общем, куда бы я ни ехал, что бы ни делал, ничто не отменяло нашу каждодневную работу с Артемом: или в театре поздно вечером, или в школе, минимум три часа. Минимум.

Я подобрал ему репертуар, попросил Егора Дружинина сделать мне подарок – поставить Артему современный номер. Выбил из дирекции ГАБТа костюмы. В театре мне заявили: «Мы в Овчаренко не заинтересованы. Это же ваше желание – поехать на конкурс, вы и платите за всё». Я так и сделал.

Чтобы наработать конкурсную программу, надо было хотя бы часть номеров где-то «обкатать». Меня позвали в Нижний Новгород. Я сказал: «Хорошо» – только для того, чтобы Тёма там станцевал.

Пришло время подавать заявку на участие в конкурсе. Овчаренко говорит: «Николай Максимович, вы можете заполнить эту бумажку?» – «А ты не хочешь сам заполнить? Ты же на конкурс едешь». – «У вас почерк красивее». Я хмыкнул, мне не тяжело, начинаю заполнять, доходим до графы репертуара. Артем говорит: «Сильфида». Я для проформы: «Прекрасно. Композитор, балетмейстер?» И тут началось такое!!! Из шести исполняемых им номеров Овчаренко сумел назвать только имя Чайковского в «Щелкунчике», в балетмейстере уже засомневался. Дошли до Grand Pas Classique В. Гзовского на музыку Д. Обера, спрашиваю: «Как называется номер?» Он мне: «Обер». – «А кто композитор?» – «Не знаю».

Кошмар какой-то! Я ведь только ногами Артема занимался. Теперь же заставлял его читать книги, ходить по музеям. За что позднее Овчаренко объявил меня «тираном», «человеком, который ломал его индивидуальность».

В тот год я много времени проводил с Максимовой в репетиционном зале, вводя ее ученицу – Свету Лунькину то в одну, то в другую партию. А ввести молодую балерину в «Баядерку» – это фунт лиха.

Вскоре позвонил В. В. Васильев, сказал, что 18 апреля на открытии конкурса «Арабеск» запланирован вечер, посвященный 50-летнему юбилею их дуэта с Екатериной Сергеевной, попросил станцевать. Ради Кати я был готов на всё, без рассуждений.

Наконец, летим в Пермь. Заходим в самолет и вдруг Максимова сворачивает в салон эконом-класса. Я говорю: «Екатерина Сергеевна, вы куда?» – «Я там сижу» – «Давайте меняться!» – «Тебе танцевать, а мне нет. Посмотри, какая я маленькая, у меня колени здесь спокойно помещаются». – «Екатерина Сергеевна, им не стыдно? Конкурс имени вас!» А она: «Я им деньги экономлю, у них бюджет маленький». В этом была вся Катя.

В Перми на концерте, посвященном Максимовой и Васильеву, я станцевал «Нарцисса». Я старался так! Я давно так не старался. Все-таки Владимир Викторович в зале. Он меня очень хвалил, сказал, что ему понравилось.

12

Конкурс я не смотрел. Приходил в зал, с Артемом порепетирую, станочек сделаю и ухожу. А вечером, когда Максимова освобождалась, она звонила, и я шел в их с Васильевым двухэтажный номер. Владимир Викторович пропадал на этюдах, рисовал. Мы же с Катей чай гоняли с наливочкой, сплетничали, смеялись.

После I тура Екатерина Сергеевна говорит: «Колька, там есть такая девочка хорошая, Воронцова. Хочу, чтобы ты на нее посмотрел». «Да ладно, хорошая…» – скривился я. «Да, из Воронежа». – «Ой, из Воронежа? Не хочу». – «Я ее еще в Казани присмотрела. Нину Сперанскую послала в Воронеж, чтобы она с ней поработала, у нее там педагог плохой теперь. Валитова, что ее выучила, погибла, ее машиной сбило».

Выяснилось, что Максимова оплатила все, чтобы Сперанская поехала в Воронеж, и с Воронцовой перед приездом на пермский конкурс порепетировала. Анжелине тогда 15 лет было. «Хорошо, Екатерина Сергеевна, схожу, посмотрю на эту Воронцову». – «Ты же дружишь с Леоновой, поговори с ней, она тебе не откажет, пусть возьмет девочку к себе в школу, я с ней в театре буду с удовольствием работать».

В свободное время между турами Максимова меня все время куда-то приглашала. Она ко мне очень тепло относилась. Мы ездили на приемы, в гости, к кому-то на дачу. Мне с Катей всегда было интересно, я ее очень любил. Когда тот конкурс вспоминаю, думаю – как мало я с ней общался, следовало гораздо больше с ней времени проводить. Представить, что Кати скоро не станет, было невозможно.

«Щелкунчик» на II туре Овчаренко станцевал очень хорошо. Закончив вариацию, Артем поклонился мне, сидевшему в ложе. За кулисами к нему стали подходить разные люди с предложениями то тут станцевать, то там поучаствовать. Вечером Максимова меня очень хвалила за Овчаренко.

После III тура все ждали объявления результатов. Я сказал Артему: «Когда вывесят списки, позвони». Он позвонил: