имеет право ремонтировать свою ограду и находить в своей земле все, что там лежит. В этом нет преступления, а значит, полиции нет разницы: таскает месье Уазоль с собой мраморную руку, или уши от мертвого осла. Полиция уверена, что обнаруженная деталь не отбита от статуй, принадлежащих его высочеству. Если в течение суток никто из жителей княжества не заявит о порче ценного имущества, Уазолю вернут его находку, и он будет волен делать с ней что угодно.

— Понятно, — задумчиво разглядывая обломок, проговорил Тарло. Затем ткнул пальцем в небольшой выступ около линии слома: — Это похоже на часть когтя.

— В каком смысле?

— Вот, посмотрите: здесь что-то вроде изогнутой ногтевой пластины, она заметно отделяется, должно быть дальше идет палец и, вероятно, коготь продолжается. А если так, — Тарло на мгновение задумался, — конечно, это только предположение, но, быть может, это часть статуи Геракла. Он носил шкуру задушенного в схватке Немейского льва. Она служила герою чем-то вроде доспеха. Если предположить, что передние лапы шкуры были наброшены на плечи, то в этом месте вполне мог находиться коготь.

Мари Ле Блан напряглась:

— Вы уверены, что это Геракл?

— Я лишь предполагаю. Лучше конечно было бы взглянуть на хозяина этой руки…

Мадам Ле Блан подняла со столешницы бронзовый колокольчик и тряхнула им:

— Сейчас доставят.

— Я имел в виду того, от которого эта рука была отбита.

— Не важно. Я хочу услышать, кто, когда и зачем это сделал.

— Позвольте узнать, если бы это был не Геракл, а скажем, Одиссей, это было бы менее интересно?

— Конечно. — Мари Ле Блан воздвиглась во весь свой немалый рост. — Вы сколько лет живете в княжестве, граф?

— Скоро четыре года. А что?

— Самый тупой рыбак в этих краях, каменотес, никогда в жизни не видевший азбуки, расскажут, что первое здешнее поселение было основано не кем иным, как Гераклом.

— Вот даже как? — поднял брови Тарло.

— Да, именно так. Установив на выходе из Средиземного моря в океан знаменитые столпы, великий герой удалился сюда, чтобы перевести дух. Первое время он жил уединенно, но потом вокруг начали селиться люди. Под защитой героя всем жилось спокойнее. Потом, когда Геракла назначили полубогом…

— Назначили? — улыбнулся Тарло.

— Не придирайтесь к словам. Ни вы, ни я не знаем, как делают полубогами. Так вот, когда его назначили полубогом, здесь построили храм. И это был, как утверждают хронисты, огромный храм, весьма почитаемый в древности. Но впоследствии какой-то римский император велел разрушить все языческие храмы.

— Да, история это подтверждает. В 391 г н. э. император Феодосий издал Миланский эдикт, объявивший жертвоприношения и прочие обряды в языческих храмах преступлением против императора.

— Спасибо, постараюсь запомнить. Но для нашего дела важнее другое. Развалины храма и по сей день можно видеть в саду возле дворца его высочества. Сейчас это лишь едва заметные основания колонн и следы старых стен. Ни в одной хронике, ни в одной летописи не написано, куда делось богатое убранство храма. Есть легенда, что в ночь перед тем, как христиане намеревались разрушить храм, Геракл, стоявший на алтаре, ожил и унес все, что было ценного, в одному лишь ему известное место. Так что поутру христианам достались лишь голые стены.

— Вы полагаете, что последователи культа Геракла перенесли все в тайники?

— Мне больше нравится история, что это сделал сам оживший Геракл. Но ваш прагматичный подход тоже имеет право на существование.

В кабинет, постучав, вошел лакей игорного дома:

— Вызывали, мадам?

— Да, — кивнула Мари Ле Блан. — Доставить сюда задержанного.

— Будет сделано! — Слуга поклонился, чуть попятился и тихо закрыл дверь.

— Теперь о тебе, — сурово нахмурилась Мари. — Что ты вчера устроил в игорном зале?

— Ничего выходящего за правила карточной игры.

— Насколько ты обыграл академика Иоганна-Генриха Шульмана?

— Как утверждает мой друг и соратник Андре, два миллиона сто пятнадцать тысяч пятьсот десять франков.

— Академик тут рыдал, бился в истерике, кричал, что он светило археологии, требовал почтения к сединам, вспоминал о детях и внуках, подвывал, что ты дочиста разорил его. Ходил по залу и просил милостыню, чтобы добраться до дома. Обычно ты себе такого не позволяешь…

— Если бы я знал, что у него появятся деньги, непременно остался, чтобы выиграть и их. Более того, если бы разрешено было играть на нижнее белье, то принял бы и эту ставку.

— Тут что-то личное? — нахмурилась Мари и начала сурово постукивать тростью об пол.

— Двадцать лет назад это светило занималось поставкой сукна в русскую армию. Гнилого сукна. Это очень дорого обошлось русским полкам во время осады Плевны. На вырученные деньги Шульман и начал свои археологические изыскания.

— Послушай, это не красит академика, но все же его жульничество произошло двадцать лет назад! И, в конце концов, ты же поляк?!

— Конечно поляк! «Без бога ни до прога, без карабели ни с постели!» И как настоящий поляк я никогда не забываю обиду. Под Плевной сражался мой отец. И будь он на моем месте, поступил бы так же. Или еще хуже. Но я не возьму в толк, почему ты думаешь, будто польское происхождение мешает мне быть русским? И при этом искренним патриотом здешнего маленького княжества?

— Мне этого не понять, — буркнула Мари. — Ладно, ближе к делу!

— Если ты о Геракле, то полторы тысячи лет он пролежал в земле и еще немного полежит. Я желал бы распорядиться вчерашним выигрышем.

— Каким же образом?

— Все деньги, оставшиеся после вычета доли игорного дома, я хочу перевести в Благотворительный фонд помощи вдовам и сиротам русских воинов.

— Твои деньги, ты и решай, — пожав плечами, буркнула госпожа Ле Блан. — Инкогнито?

— Нет. От лица академика Шульмана. Нельзя же оставлять грязное пятно на репутации научного светила!

— Шутник! — Мари скривила губу в ухмылке — Если бы ты вчера не обчистил его донага, не заставил меня отправлять его за казенный счет в Париж, сегодня у нас был бы под рукой знаменитый археолог. Но раз уж ты решил за него распоряжаться деньгами, то будешь за него и нашим главным знатоком античных древностей.

Фиакр мадам Ле Блан неспешно двигался по горной дороге в сторону Генуи. За ним катила тележка, запряженная парой мулов. По сторонам от нее покачивались в седлах граф Тарло и Андре. Сидевший в тележке Пьер Уазоль, затравленно оглядываясь, то и дело заводил одну и ту же речь.

— Я ведь, господа офицеры, о чем говорю, я о том, что умысла-то злого у меня не было. Забор у меня развалился. Стал я его чинить, а забор-то, извольте понять, прямо над обрывом. Так