плавно покачивались камыши

над зарослями стрелолиста.

Огнем горели ее волоса,

и вдруг из-за излуки

услышала дева не то голоса,

не то музыки нежные звуки.

Тихое пенье лилось по реке,

будто бы тронули струны

или же колокол бил вдалеке

чисто, звонко и юно.

Гордый корабль приплыл; снаряжен

был он, как перед походом;

за лебедями безмолвными он

плыл по светлеющим водам.

Там златовласые, в серых плащах

эльфы на веслах сидели;

трое в коронах, с арфой в руках,

песню протяжную пели.

Так и стояли и пели они,

веслам гребцов согласно:

«Как хороши незакатные дни!

Как та страна прекрасна!

Долго там не пожухнут листы,

пастбища не побуреют,

и лепестков не уронят цветы,

и нивы не пожелтеют».

«Да где вы найдете такую красу,

вслед лебедям уплывая?

В чертоге ль заветном, что спрятан в лесу,

бесследном от края до края?

Может быть, лебеди вас за собой

уводят на север, где в скалы

неистово пенный стучится прибой

и чайки кричат одичало?»

«Нет, не к скалам и не в леса,

но в Серую Гавань, где вскоре

поднимем в последний раз паруса

и уйдем на Запад, за Море.

Уйдем налегке мы в далекий поход,

в старинные вотчины наши —

давно нас Древо Белое ждет

и Звезда, которой нет краше.

Прощай, Средьземелье! Пора нам, пора!

Прощайте, смертные пашни!

Мы слышим — колокол бьет с утра

на дальней эльфийской башне!

Солнце тускнеет, не радуя глаз,

листву деревья уронят —

из вотчин далеких кличут нас,

в последнее плаванье гонят».

На воду тихо весла легли,

не слышно боле напева.

«О Фириэль, о Дева Земли!

Послушай, прекрасная дева!

Последнее место осталось у нас —

тебя мы возьмем с собою!

Подумай — ибо недолог твой час,

и здесь не будет покою!»

Сделала дева один только шаг,

видя корабль на стремнине;

только второго не сделать никак —

ноги увязли в глине.

Так — не в реке и не на берегу

стоя, сказала она:

«Уйти отсюда я не могу —

ибо Землей рождена!»

В траве не горели росы огоньки,

бесследно рассеялась дрема,

когда воротилась дева с реки

под крышу темного дома.

Волосы в косу она заплела,

в белый лен облачилась,

спустилась вниз, и взялась за дела,

и до заката трудилась.

За годом год года текут,

как Семи Рек разливы,

солнце светит, облака бегут,

шумят камыши и ивы...

С тех пор на лоне смертных вод

тех кораблей не видали,

и никого теперь не зовет

песня в дальние дали.

День окончен, свет погас,

ждут в стране далекой нас.

До свиданья! Слышу зов.

В плаванье корабль готов.

Ветер свеж, волна бежит,

путь мой к западу лежит.

Море серое зовет,

колокол далекий бьет.

До свиданья! Дали ждут,

ветер в спину, парус вздут,

тени длинные лежат,

тучей горизонт прижат.

Солнца тонет голова —

там за нею острова,

где, катая жемчуга,

волны лижут берега.

Поведет меня туда

Одинокая звезда.

В гавань светлую войдем,

где найдем последний дом.

До свиданья! Ждет простор

вечных пажитей и гор.

О корабль, на Запад мчи!

Блещут звездные лучи!

Дракон на вишню сел в саду,

что пышно зацветала, —

зеленый в белом он лежал,

и солнце припекало.

Явился он из Синих Гор,

где родина драконам,

где лунный луч бьет в чистый ключ,

сбегающий по склонам.

«А вы с утра ходили в сад —

мне, Хиггинс, интересно?

Ведь там у вас дракон сидит!»

«Дракон? Простите, честно?!!!»

И мистер Хиггинс взял кишку,

что служит для полива, —

полил дракона от души,

а тот сказал счастливо:

«Как хорошо! Прохладно как!

Сей ключ подобен чуду!

Теперь до сумерек я петь

драконью песню буду!

Пускай послушают меня

сосед ваш и соседка:

мисс Биггинс и папаша Блин.

Ведь я пою так редко!»

Был сразу вызван дядя Джордж

с командою пожарной.

Дракон расстроился вконец

от выходки коварной:

«Я вижу, шлемы их горят,

под стать старинным латам —

так рыцари являлись к нам

за нашим древним златом».

Лишь Джордж на лестницу залез,

дракон сказал: «Куда вы?

Зачем вся эта суета!

Уйдите, вы не правы!

Иначе растопчу я сад

и звонницу разрушу,

а после съем — и вас, и вас! —

и тем утешу душу».

«Открыть брандспойт!» — промолвил Джордж

и отскочил налево.

Глаза дракона налились,

затрясся он от гнева

и задымил, забил хвостом

от фразы нехорошей —

вишневый цвет на землю лег

чистейшею порошей.

Багром дракона тык да тык! —

туда, где было больно!

Тот взвился ввысь и зарычал:

«Терпел я вас довольно!»

И город выжег он дотла,

и над заливом Бимбла

горело зарево три дня

от Бумпуса до Тримбла.

Костляв был Хиггинс, нежен Блин

(оправдывая имя!) —

дракон поел, потом сказал:

«Ну вот и кончил с ними!»