– Без вас.

– Именно, – она перебралась в кресло. – Без меня… мне позволено будет умереть в родах. Или удалиться в монастырь, а ему подыщут партию получше. Менее скандальную, с чистой репутацией и изрядными связями. Я прочла это в его глазах, как и согласие. От семьи он примет все. Будет страдать молча, но примет… Ничтожество.

– И вы…

– Я плохо помню, что произошло. Мы говорили, потом ругались… я кричала, он сперва успокаивал, после пощечину отвесил. Меня никто никогда не бил… и я… я просто ударила, от обиды, от… от усталости. А он упал. Он был воином, проклятье, он мог бы отмахнуться, отстраниться, сделать хоть что-то, а он упал. Мне сказали, я попала в шею. Крови было много. На руках, на одежде… вся эта комната, помню, была залита кровью… и когда Марена зашла, она сказала, что надо уходить, что оставаться небезопасно. А тело… она помогла мне переодеться. Она вымыла. Расчесала мне волосы. Она напоила теплым молоком и успокоила, сказала, что он заслужил свою смерть. Второй раз я очнулась уже в лесу. Маленький такой домишко, затерянный в местных болотах… там кругом болота, и только. И Марена рядом. Она долго была рядом. Она и еще Затокин. Ему… было любопытно, а еще, кажется, ему нужна была та самая кровь. Я… от меня было мало толку. Не знаю, почему клятва не уничтожила меня сразу… я впала в какое-то странное оцепенение. Я жила и в то же время плохо осознавала, что происходит вокруг. А потом исчез Затокин. И Марена тоже… Она появилась спустя несколько дней. На поместье напали. Все мертвы, а само оно сгорело.

Еще одна случайность, из тех, которые случаются на войне вопреки здравому смыслу?

– Мы остались вдвоем… – старуха вновь закашлялась, но на сей раз управилась с приступом быстро. – И обе были беспомощны. Марена впала в полное оцепенение. Сидела, смотрела в окно на снег и все повторяла, что это она виновата, а мне мерещилась кровь на руках. Я выходила во двор и терла их, терла, пока не растерла до крови. Нам суждено было погибнуть там, в этом чертовом доме, но мы почему-то выжили. Сперва пили снег, клали куски в рот и глотали воду, заглушали голод… Нам было страшно. Когда Марена собралась в город, я пошла вместе с ней. То ли пережитое помогло, то ли просто срок таков был, но дар мой успокоился, окреп. Мне легко было внушать людям… Мы уходили и возвращались, когда с хлебом, когда с ветчиной, когда… с разными вещами. Однажды мы встретили разъезд, и Марена спросила, помогу ли я ей убить их. Я помогла. Это не так сложно… просто приказать. Когда приказывают два менталиста… они сами друг друга перерезали.

Старуха говорила о делах дней прошлых спокойно, даже с улыбкой.

– И ей понравилось. Тела мы утопили в болоте, но она забрала оружие и стала тренироваться. Она многое умела, оказывается, но тогда все было в шутку, ей нравилось играть в героя, а теперь взаправду… Там, в лесу, время тянулось иначе. Однажды я родила ребенка.

– И провели обряд, верно?

Брасова моргнула, будто вопрос ее удивил. Пожала плечами. Прислушалась то ли к себе, то ли к птичьему гомону. Затем сказала осторожно:

– Если вы говорите о той глупости, то не думаю, что она как-то повлияла…

– Какой глупости?

В этой истории глупостей было совершено изрядно, и Димитрий не знал, какие еще отзовутся спустя годы.

– Марена решила, что мы с нею связаны, что это дитя и ее тоже. Обряд же… то ли ее отец вычитал, то ли сама она выдумала, не знаю, но она искупала его в своей крови. Буквально измазала с головы до пяток и выпить заставила, мол, так в свой род принимает. Я не мешала. Я не знала, что мне делать с этим ребенком, роды были тяжелыми, мучительными, да и сама я изрядно ослабела. Мне сперва казалось, что из-за родов, но… потом… потом я поняла… Мишина кровь не собирается меня отпускать. Я ведь все-таки убийца. Мы связали жизни, а я его убила… Нехорошо. Видишь клеймо? – Брасова коснулась переносицы.

– Нет.

– А оно есть. Порой долго о себе знать не дает, спит, убаюкивает, мол, исчезло, исполнило назначение, а потом просыпается и жжет огнем. Оно мою жизнь выпило. И ты был прав, я поэтому не показывалась на глаза Сашке. Он единственный, пожалуй, мог бы принять меня, но никогда-то не простил бы… а кровь… ее не отмыть, поверь, я старалась.

Она замолчала, но Димитрий остро ощущал, как уходит время, и потому потребовал:

– Дальше.

– А что дальше? Дальше… Марена перевезла меня с сыном… нашлись люди, готовые помочь…

– К примеру, Ветрицкие?

– И они… хотя не самый лучший вариант. Пронырливы. И бестолковы. Самонадеянны без меры. Полагают, что все-то им известно, все-то… древняя кровь опять же, на такую куда как сложнее воздействовать.

– Поэтому он умер?

– Не знаю… я давно отошла от дел.

– И как вы…

– Он мне, к слову, то ли четвероюродным, то ли пятиюродным дядькой приходится, но учили его плохо… а может, поверил, будто сама сила защитит. Я его не убивала, хотя могла бы. Велела бы умереть, он бы и умер… Веришь, и с тобою могу так.

Димитрий поверил.

Сможет.

И кольнул запоздалый страх: следовало не одному сюда явиться, но с десятком-двумя охраны и каретою тюремной. А он тут разговоры разговаривает.

– Не бойся, убивать не стану… Марена тоже с Ветрицкими в родстве была. Матушка ее из младшей ветви, собственно, потому к ним и направились. Я не особо возражала… скажу более, я тогда лишь начала осознавать, что отныне жизнь моя закончена, что бы я ни сделала, в какой бы монастырь ни пошла грехи отмаливать, перед кем бы ни каялась, ничего не поможет. Клеймо пило силы, а ребенок… он был уродлив. И это не преувеличение. А еще вечно хотел есть, только оказалось, что тело мое, пусть и получившее возможность выносить дитя, выкормить его было не способно. Марена где-то нашла кормилицу. Та женщина имела целый выводок грязных ребятишек, в который охотно приняли и моего. Она возилась с ним… это было странно. Понимаете, я смотрела на дитя, пыталась найти в себе хоть каплю любви, но…

Старуха развела руками.

– Возможно, это было моим настоящим уродством. Кто-то рождается кривым, кто-то глухим, а я вот уродилась не способной любить. К Ветрицким мы все же добрались… и Марена обнялась с теткой… они были весьма близки. Скажем так, куда более близки, нежели позволяли приличия, но Катарина оказалась женщиной спокойной, достойной, а главное, готовой взвалить на себя весь груз забот о младенце. И если сперва она делала это исключительно из извращенной любви к племяннице, то после смерти той… Нелепая, к слову, смерть… Марена сама заигралась, возомнила себя умнее прочих, ее предупреждали, и не раз, что игры опасны, а месть ни к чему хорошему не приведет. Однако Катарина вбила себе в голову, что ее драгоценную девочку убили и что убийце следует отомстить.

Димитрий слегка склонил голову. А еще дал себе слово проверить и удвоить охрану, потому как обида, которую столько лет холили и лелеяли, не может быть остановлена парой казаков. Стрежницкому везло, но на одно везение рассчитывать не след.