В обоих случаях лирический герой говорит о своей непохожести на других людей: «Я скачу, но я скачу иначе <…> По-другому, то есть — не как все» = «Выбивался из общей кадрили /Ив обычные рамки не лез» /4; 260/; однако его «исправляют» в соответствии с общепринятыми правилами: «Вот и я подседлан и стреножен» = «Я стою — и ужат, и обужен» (АР-5-130); и подвергают истязаниям: «Рот мой разрывают удила» = «Из разодранных рупоров все же / Прохрипел я: “Похоже, живой!”»; «Он вонзает шпоры в ребра мне» = «К пьедесталу прибив “ахиллес”»; «Мне набили раны на спине, / Я дрожу боками у воды» = «Только судороги по хребту»'.

Совпадает и концовка обеих песен: иноходец выбрасывает седока и приходит к финишу первым, а лирический герой стряхивает с себя камни и обретает свободу.

Некоторые мотивы из «Памятника» разовьются в стихотворении «Мой черный человек в костюме сером!..» (1979): «И немел я, ужат и обужен» (АР-11-122) = «И я немел от боли и бессилья»; «Прохрипел я: “Похоже, живой!”» = «Мой хрип порой похожим был на вой. <…> И лишь шептал: “Спасибо, что живой!”»: «Когда ногу ломал я со стоном…» (АР-6-38) — «И, улыбаясь, мне ломали крылья»; «И с меня, когда взял я да умер…» = «И я со смертью перешел на ты».

Возвращаясь к медицинской трилогии, сопоставим ее со стихотворением «Про глупцов» (1977), где конфликт поэта и власти представлен в виде противостояния мудреца и трех глупцов, причем последние обнаруживают закономерное родство с главврачом: «Он стервенел, входил в экстаз» /5; 79/ = «Но те двое орут, стервенея» /5; 484/ (вспомним, что и тамада в песне «Я скоро буду дохнуть от тоски…», подняв тост за Сталина, «всех подряд хвалил с остервененьем»); «В ответ мне доктор заворчал»[1963] [1964] = «Удаляясь, ворчали в сердцах» /5; 149/; «Ко мне подходят со спины»308 = «И глупцы подступили к нему» (АР-7-198); «Он — супермаг и голем» /5; 404/ = «Спор вели три великих глупца» /5; 148/; «Но властно дернулась рука» = «Но глупцы состояли при власти». Отсюда и повелительные интонации: «Лежать! Лицом к стене!» /5; 77/ = «Темной ночью прикажут: “Вылазьте!”» (АР-7-198).

Одинаково ведут себя также лирический герой и мудрец: «Зачем из вены взяли кровь?» /5; 398/ = «Для чего это вам, дорогие?» /5; 149/ (а обращение дорогие уже фигурировало в «Диагнозе»: «Дорогие! Я нормален»; АР-11-52). И если лирический герой опасается, что доктор его «упрячет в желтый дом» (что в итоге и произошло), то мудреца сажают в одиночную камеру: «В “одиночку” отправлен мудрец».

Следующее произведение 1977 года, к которому мы обратимся, — это «Райские яблоки». И действие в них, так же как в «Истории болезни», происходит зимой: «Плыл за окном морозный день, / Дышали люди паром» /5; 389/ = «Ветроснежное поле, сплошное ничто, беспредел» (АР-3-157). При этом главный герой — бывший зэк

— узнает тюремную и лагерную обстановку: «Привычно ёкнуло нутро: / Знакомая работа! / Как бойко ерзает перо, / Перечисляя что-то» /5; 373/ = «Чур меня самого! Наважденье, знакомое что-то» /5; 175/. Об этом же он скажет и в другой лагерной песне

— «В младенчестве нас матери пугали…» (1977): «Я здесь бывал — я узнаю распадок: / Нас выгребли бульдозеров ножи (АР-7-65). В последнем случае, как и в «Райских яблоках», лирический герой произносит свой монолог уже после физической смерти.

Что же касается образа матерого зэка, то он встречался и в одном из вариантов названия «Театрально-тюремного этюда на Таганские темы» (1974) — «Песня бывшего таганского заключенного» (АР-4-202). И вообще лирический герой часто говорит о своих «посадках»: «Не в первый раз садился» («Рецидивист») и др.

В «Истории болезни» герой сдерживается, чтобы не выругаться, а в «Райских яблок» он уже физически не может произнести ругательства: «Но я не извергал хулу, / Молчал, терпел, крепился» /5; 380/ = «Лепоты полон рот, и ругательства трудно сказать» /5; 176/ (при этом черновой вариант: «Липко стало во рту, и ругательства трудно сказать»; АР-17-200, - также находит аналогию в песне «Ошибка вышла»: «И вот мне стали мять бока / На липком топчане»); и даже прибегает к религиозным восклицаниям: «И я воскликнул: “Свят, свят, свят!”» /5; 388/ = «Прискакал<и>, шабаш, матерь божья, знакомое что-то» (АР-3-156) (кстати, «шабаш» упоминается и в первой песне, но в другом значении: «Шабаш калился и лысел»).

В обоих случаях Высоцкий использует свое любимое слово — чуток: «Нет! Надо силы поберечь, / А то чуток устал»[1965] = «Пусть чуток обождут — за другими успеют слетать» (АР-3-157). Это же слово встречается в следующих цитатах: «Я еще чуток добавил прыти» /3; 176/, «В шахте мы повздорили чуток» /2; 179/, «Еще бы чуток шоферов нам» (АР-14-188), «Соседу навесить — / Согреться чуток?» /5; 219/, «И снова носишься, глотнув чуток из форточки» (АР-6-130), «Отдохнул бы ты чуток, / Мое горюшко!» (АР-17-121), «Ну еще пробеги до меня хоть чуток! / Пусть народ на трибуне свистит неприятно!» /2; 434/.

И в психушке, и в лагере героя начинает трясти: «.Доктор молвил: “Вы больны”. / И меня заколотило» /5; 82/ = «Херувимы кружат, ангел окает с вышки — озноб» (АР-3-158); и он испытывает отвращение ко всему происходящему: «…но чувствую отвратно: / Мне в горло всунули кишку — / Я выплюнул обратно» = «Херувимы кружат, ангел окает с вышки — отвратно» (АР-17-200).

И лирический герой в песне «Ошибка вышла», и толпа зэков в «Райских яблоках» терпят страдания молча: «Я было взвизнул, но замолк: / Сухие губы — на замок» = «И измученный люд не издал ни единого стона»; становятся на колени: «Я даже на колени встал» = «Лишь на корточки вдруг с занемевших колен пересел»; и их усыпляют с целью «расколоть»: «А вдруг уколом усыпят. / Чтоб сонный “раскололся”?!»[1966]= «Бессловесна толпа — все уснули в чаду благовонном» (АР-3-160), «Нет, звенели ключи — это к нам подбирали ключи» (АР-3-158) (вспомним еще одно стихотворение на эту тему: «То друзей моих пробьют на зуб, / То цепляют меня на крючок» /5; 330/).

В итоге лирического героя усыпляют: «И крик: “На стол его, под нож! / Наркоз, анестезию!”» («История болезни»). А в «Райских яблоках» функцию наркоза выполняет озон: «Вот сладкий газ в меня проник» /5; 85/, «Пока наркозом не пропах» (АР-11-56) = «Я пока невредим, но и я нахлебался озоном»